Любовь и ненависть

неожиданно для себя вдруг обнаружил в них что-то очень

родное, нежное, мое. То ли она действительно похорошела,

расцвела, возродилась, как птица-феникс, еще более

прекрасной, то ли прежде я как-то не замечал и не ценил ее.

Туготелая, озаренная, гордая, она смотрела на меня с видом

победителя, и глаза ее добродушно смеялись. Мне захотелось

видеть ее немедленно, сейчас. Но рассудок сдерживал

чувства, подсказывал, что спешить нельзя, надо все продумать

и взвесить.

Звонила Ева, спрашивала, как у меня сегодня сложится

день и вечер. Она хотела повидаться, и, если бы не

взволновавшая меня весть об Ирине, я, разумеется,

встретился бы с Евой.

- Трудный день сегодня, девочка, - вздохнул я в телефон,

не сводя глаз с фотографии Ирины. С удивлением, но без

сожаления понял, как образ очаровательной Евы оттесняется

образом другой, напомнившей мне юность и нечто трогательно

светлое, образом первой любви. - И вечер буду занят.

- С кем? - спросила Ева, и я мысленно представил себе

огонь ее ревнивых черных глаз. Я давно замечал, что

женщины обладают удивительным чутьем: появление

соперницы они чувствуют интуицией задолго и на расстоянии.

- Со стариком Двином, - успокоил я.

- А я не могу составить вам компанию? Разве Савелия с

вами не будет?

- Не знаю, милая. Старик позвонил мне и просил быть у

него часов в семь вечера. Я тебе позвоню... Если рано

освобожусь.

Она, кажется, обиделась. Но какое это имеет значение

сейчас, когда вдруг из небытия появилась Ирина и разбудила

во мне чувства, о которых я и не подозревал или считал их

навсегда похороненными? В семь вечера у Двина. Старик

очень просил. Кто там будет и что за чрезвычайное сборище?

Вечера у Двина проходили всегда скучновато: собирались

ученые, говорили о вещах не очень понятных. Даже Савелий

Чухно чувствовал там себя скованно и зевал в кулак. То ли

дело вечера на квартире у Наума Гольцера или на даче у

клоуна Михалева...

Наум Гольцер - единственный сын доктора юридических

наук, профессора, известного адвоката, год назад умершего от

инфаркта. Науму Гольцеру досталось наследство от родителя,

вполне достаточное на целую жизнь одного человека. Это

именно то самое, чего так не хватало Науму, который после

окончания института нигде не работал. Да и не собирался

работать, или, как он выражался, служить. Этот симпатичный

парень, сердцеед и гроза московских студенток, неутомимый

балагур и затейник, талантливый организатор, был вечно

занят, постоянно куда-то спешил, с кем-то встречался, кому-то

в чем-то помогал.

Мать Наума трагически погибла. Пожилая одинокая

женщина, оставленная своим супругом в шестидесятилетнем

возрасте, Зинаида Александровна была зверски убита у себя

на квартире неизвестным бандитом при весьма загадочных

обстоятельствах. Убийца не найден до сих пор, так же как и

непонятна причина убийства. Есть подозрение, и оно,

вероятно, ближе всего к истине, что убил ее маньяк-садист,

опытный в подобных преступлениях, потому что не оставил

никаких следов в квартире, где было совершено это

чудовищное по своей жестокости и бессмысленности

преступление. Ни одна вещь не была унесена убийцей из

квартиры своей жертвы. Труп матери случайно обнаружил

Наум, возвратившийся с дачи на четвертый день после

убийства. Мать лежала посреди комнаты со вспоротым

животом. При этом внутренности ее были вывернуты наружу и

кишки обмотаны вокруг шеи. Сверху труп был обложен

денежными кредитками разных достоинств, всего на сумму

около тысячи рублей, хрустальной и серебряной посудой,

драгоценностями, а поверх всего лежала сберкнижка на имя

убитой с довольно значительной суммой денег. Экспертиза

установила, что смерть наступила мгновенно от удара в сердце

тонким острым предметом.

Смерть матери потрясла Наума, он долгое время не мог

заходить в квартиру, где было совершено убийство, и

предпочитал жить на даче. И лишь через год он стал чаще

бывать в московской квартире, постоянно, чуть ли не каждый

вечер, приглашал к себе друзей и первое время, да и теперь,

упрашивал кого-нибудь из друзей оставаться у него ночевать.

Один не мог. Понять его нетрудно, если учесть нервный и

впечатлительный характер этого человека.

Пробовал Наум Гольцер пописывать пьески и

киносценарии. Но они были очень плохи и беспомощны до

такой степени, что даже при всем моем добром к нему

отношении я не мог напечатать в "Новостях" ни одного его

опуса.Была у Наума Гольцера и постоянная обязанность - на

общественных началах он выполнял нечто вроде роли свахи. У

него были обширные знакомства, связи, информация,

особенно по части невест. Он каким-то только ему одному