Любовь и ненависть

Евгений Евгеньевич мне показался немножко усталым и

рассеянным, большие темные глаза воспалены, борозды на

лбу и у рта глубоки, резко оттенены.

- Устаю, - пожаловался он со вздохом и прикрыл на миг

набрякшими веками холодные выпуклые глаза. - Мелочная

житейская суета выбивает из нормального состояния, портит

настроение, отвлекает от главного.

- Для мелочей у вас есть помощники, не так ли, Евгений

Евгеньевич? - заметил я,

- Да что могут сделать помощники при наших порядках,

вернее, беспорядках. Сами посудите, мой друг, вот вам свежий

пример: взял я к себе на работу в институт на

административную должность способного ученого из Одессы,

кандидата наук Дубавина Аркадия Остаповича. Квартиру дали

ему. И вдруг - не прописывают. Отказывают человека

прописать в Москве только потому, что он в свое время

находился в заключении, попросту - сидел. Я им говорю:

братцы мои, меня ведь тоже в сорок восьмом сажали. Тогда уж

и меня заодно лишайте московской прописки. В конце концов

коль вы мне доверили руководить таким авторитетным

научным учреждением, то будьте последовательны, позвольте

мне самому подбирать для себя кадры.

Старик начал возбуждаться, и я попытался успокоить его:

- Стоит ли из-за такого пустяка волноваться?

- Как же не стоит, друг мой! - Порхающие брови его

изогнулись и застыли в изумлении.

- Я поговорю с кем надо. Все будет в порядке, -

пообещал я, хотя и знал, что ничем не могу ему помочь.

Старик, кажется, успокоился, посмотрел на меня влажными,

полными благодарности глазами и заговорил уже негромким,

мягким голосом:

- Эх, друг мой! Побольше бы таких нам людей, как вы. И

все было бы хорошо. Отлично... Позвольте мне быть с вами

откровенным? - прервал он себя, посмотрел мне в глаза

пристально, ласково и доверительно: - Я никогда не кривил

душой, всегда говорил прямо и откровенно все, что думаю.

Представляете ли вы, Марат Степанович, как много вы

сделали и делаете для нашей науки, для культуры? Ваш

журнал "Новости", хоть он и скромный, ведомственный, стал

трибуной всего передового, прогрессивного. У вас

удивительное чутье к новому. Вы, как никто другой, умеете

вовремя поддержать молодежь в ее начинаниях, дерзаниях. А

ведь за ней будущее. И это мне больше всего в вас нравится.

Вы работаете на будущее, и за это вам низкий поклон.

Поверьте - это не просто комплимент уважаемому человеку. Я

говорю от чистого сердца.

Вообще-то к подобным речам я привык, их много

произносилось в хмельном застолье, трудно было

разобраться, кто говорит искренне, а кто лижет зад. Да я,

собственно, и не старался разбираться, потому что знаю себе

цену. И все же похвала мудрого Двина, этой щедрой

доверчивой натуры, меня растрогала.

- Что вы, Евгений Евгеньевич, - скромно сказал я, - все

мы делаем, что в наших силах.

А он, не обращая внимания на мою реплику, которой я

нечаянно прервал его, напряженно продолжал:

- Помогать людям - это у вас в крови. И дай вам бог

сохранить навсегда это великое и святое чувство. Вы только

поймите меня, старика, правильно: я свое прожил, много на

свете повидал разного и людей - тоже. В жизни, друг мой,

всякое случается. Полагаю, что вам, как бывшему моряку,

легко понять. Жизнь - море. Она тоже штормит, и надо суметь

удержаться на поверхности, чтоб не утонуть. Не окажись у

меня в трудные годы друзей, которые помогли мне, так сказать,

материальными ценностями, я не смог бы создать ценностей

научных. Теперь у меня все есть. Есть гораздо больше, чем

нужно мне, старику. В могилу с собой не возьмешь. А

наследников, настоящих, которым не обидно оставить

заработанное честным трудом, у меня нет. И я сделал

завещание... на ваше имя, дорогой друг, в знак глубокой

благодарности за вашу прошлую, настоящую и будущую

деятельность в деле покровительства наукам и культурам.

- Да что вы, Евгений Евгеньевич!.. - заговорил было я,

ошеломленный таким неожиданным сообщением, но Двин

умоляющим жестом остановил меня и продолжал заранее и

хорошо продуманный монолог:

- Нет-нет, погодите. Я прошу понять меня правильно...

Ведь наследство, завещание в нашем обществе не очень

культивируется, что ли. И я, знаете, решил, что лучше при

жизни... лично вручить завещанное своему наследнику.

С этими словами он натуженно встал, тяжело опираясь

на подлокотники, подошел к письменному столу, взял лежащую

на нем приготовленную черную кожаную на молнии папку, чем-

то наполненную, и положил ее передо мной на круглый

журнальный столик.

- Это вам, - сказал он, стоя возле меня и положив мне на

плечо свою мягкую стариковскую руку. - Пригодится. У вас

впереди большая жизнь. И я уверен - вы с пользой для дела