Любовь и ненависть

же передумал: а не лучше ли сначала поговорить с

родителями Юры? И пошел в квартиру Лутаков, живших в этом

же подъезде.

У Лутаков дома оказалась только бабушка - седая,

сухонькая старушка, которой, должно быть, уже перевалило за

семьдесят, любезная и разговорчивая. Моему приходу она

нисколько не удивилась, будто давно ждала меня.

- Вы по поводу Юры? - не столько спросила она, сколько

сказала с уверенностью, предложив мне садиться на старый

диван, а сама присела на стул.

Я кивнул, бегло осмотрел комнату хотя и просторную, но

так беспорядочно заставленную разным хламом, что, казалось,

в ней негде повернуться. Все было слишком громоздко и

старо: кожаный диван с высокой спинкой и полочками,

громадный круглый стол посредине комнаты, застланный

темно-зеленой не очень чистой скатертью, буфет из черного

дерева с резьбой, высоченный, почти до потолка, и в ширину в

полстены, запыленный рояль, айсбергом торчащий из угла.

Нечто подобное было и в прихожей.

Старуха продолжала:

- Ну что с ним поделаешь. Не понравилось ему там, он и

сбежал. Пионервожатой нагрубил, нырял там, где не положено,

мог и утонуть, ребенок же, разве ж он соображает?

- Это откуда он сбежал? - переспросил я, лишь смутно

догадываясь, о чем она говорит.

- А вы разве не из лагеря? - вопросом на вопрос ответила

она, сощурив хмурые подслеповатые глаза, и высохшее лицо

ее выразило крайнее недоумение.

- Я из милиции.

Теперь взгляд старухи застыл, она смотрела на меня

молча, вопросительно-тревожно, ожидая чего-то трагичного.

Но поскольку я тоже молчал, она вновь заговорила с прежним

оживлением и явной досадой:

- Этого надо было ожидать. Когда-никогда. Известно,

безотцовщина.

Я кивнул на рояль и спросил:

- Кто у вас музыкой увлекается?

- Все в прошлом, - с грустью обронила она, скрестив на

груди свои костлявые высохшие руки и склонив набок голову. -

Когда-то все понемногу пробовали. Мы с мужем и дочь. Так,

понемногу, для себя. - Она вздохнула и прибавила: - Все было

и не было. Как сон. Когда в семью приходит беда, она никого

не щадит. Беда что холера - всех косит.

Безысходная тоска прозвучала в ее вздохе и застыла в

сухих глазах. Я изъявил желание подробней услышать о

родителях мальчика, судьба которого меня интересует.

Она рассказывала охотно и с подробностями.

Чувствовалось, что старушка соскучилась по людям. Много лет

она уже нигде не бывает, и к ним никто не ходит. С дочкой,

которая, оказывается, работает неподалеку в ателье, она

давно все переговорила и теперь больше молчит. Дочь ее -

мать Юры - сразу же после самоубийства мужа попала в

психиатрическую больницу. Пробыла там около года и теперь

находится под наблюдением психиатров. О болезни дочери

старуха говорила таинственным полушепотом, то и дело

посматривая с опаской на входную дверь, будто боялась, что

ее нечаянно могут подслушать. Муж старушки - известный

ученый - умер после войны, оставив, очевидно, кое-какое

наследство. Кроме того, она получает персональную пенсию.

На это и живут. Зарплата дочери не в счет. Почему?

- Какая там ее зарплата! За квартиру надо уплатить, за

газ, за свет и останется на хлеб да на молоко, - сказала Ольга

Наполеоновна (так звали старушку). И, немного помолчав,

вдруг произнесла решительно: - Пьяницы не должны иметь

детей. Надо издать такой закон, чтобы запрещать алкоголикам

иметь детей. Зачем плодить калек? Ну скажите на милость, к

чему калечить душу младенческую? Вот хотя бы Юра, отчего

он такой? От наследства, от отца. И учился плохо, совсем не

имеет способностей к наукам, и с детства к вину

пристрастился. И курит. Ясно, наследственно. Отец был

алкоголик. Муж мой не хотел, чтоб Инна выходила за такого.

Не желал видеть зятя алкоголика. Да разве ж дети нас

слушают? Любовь. Она его любила, беспутного, пьяницу. А за

что любила, что в нем нашла? Беду свою нашла. Пустоцвет,

мот и прохиндей. Только что внешность да нахальство. Этим

он и взял Инночку. Институт не дал закончить, с третьего курса

снял. Все, говорит, брошу пить. Когда проспится. А пьяный -

что скотина. Драться не дрался. Только плакал. Плакал и

матерился. А наутро прощения просил. Зарплаты его Инна в

глаза не видала - все пропивал. И ревновал. Ко всем ее

ревновал. Устроилась она на работу секретарем в райсовете.

Год поработала - заставил уйти. Приревновал к начальнику.

Когда Юра родился, с полгода не пил. А потом опять за свое.

Скандалы пошли. Домой приходил поздно, а то и вовсе

ночевать не являлся. Я уже тогда мужа похоронила. И вся

изошлась, глядя на такую их семейную жизнь. Сколько раз и в

милицию попадал, в вытрезвитель. Жизнь стала невмоготу.

Перед людьми совестно было. К нам прежние наши знакомые

и друзья ходить перестали. Все из-за него. Я вам по секрету