Любовь и разлука. Опальная невеста

– Мы государя выбрали, крест ему целовали, венчан он уже венцом царским, и мы не можем от него отступиться.

– Достойно сожаления, что вы предпочитаете тиранию, хотя фортуна предоставляет московитам счастливую возможность насладиться шляхетскими вольностями! – гнул свое канцлер.

– Вольности нам не нужны. Не было, нет и не будет в Московском государстве обычая жить свободно, – парировал Шереметев.

– Мы рабы великого государя, а ваши вольности нам как телеге пятое колесо, – подтвердил князь Данила Мезецкий.

– Не все так мыслят, – возражал Сапега. – Нам известно, что царь Василий Шуйский при избрании на престол дал крестоцеловальную грамоту не казнить бояр без согласия Боярской думы. До нас также дошли слухи, что с молодого Романова, коего вы безосновательно именуете царем, также были взяты письменные обязательства, ограничивающие его тираническую власть.

– Никоторых писем с великого государя имано не было, – твердо отвечал Шереметев. – Царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси вручена самодержавная власть, коей пользовались его царственные предки. Он волен казнить и миловать, а иной воли нам не надобно.

Боярин не кривил душой. Правда, на Земском соборе толковали, что неплохо было бы взять с царя письменное обещание править в согласии с боярами и собором. Но разговоры ничем не закончились и жезл единодержавия был вручен Михаилу Федоровичу без всяких условий. Шереметев считал, что негоже ограничивать власть самодержца. Вольности не подходят русскому человеку – в этом боярин был уверен так же твердо, как в том, что солнце восходит с востока. Дай волю холопу, и он безобразно загуляет. Освободи от тягла крестьянина, и он, чего доброго, вообще перестанет пахать и сеять, предаваясь праздности. Оставь без воеводского пригляда купчишку – он непременно начнет плутовать, а дворянин, пожалуй, на коня не сядет и сабли из ножен не вынет, когда его позовут в поход. Единственно, родовитым боярам можно было бы прибавить воли, однако и они в своем большинстве не знают порядка – перессорятся, перестанут слушаться государевых указов, а то и измену замыслят.

Нелегко было при царе Иване Грозном, но много хуже стало в Смуту, когда каждый норовил поступать по собственному разумению. Нет уж, насытились сим блюдом из безначалия и своеволия! Едва не пропали совсем! Детям и внукам наказали не тщиться жить своим умишком, во всем покоряться великому государю и, буде он прогневается, смиренно сносить самые лютые казни, памятуя, что они для пользы.

Иное дело, что Шереметев не ожидал, что «сильные во Израиле», как он называл умудренных летами бояр и воевод, будут оттеснены от государя мальчишками и старыми бабами. Сейчас Московское государство уподоблялось богатому, но безалаберному дому, в коем главенствуют бабы, чего быть не должно, ибо бабам место на своей половине. Однако Шереметев не терял надежды. Только бы договориться с ляхами, а там вернется из плена Филарет Никитич, смирит свою жену Марфу Ивановну, ее сестру Евтинию, братьев Салтыковых и толпу припадочных людишек, набежавших неведомо откуда и жадно припавших к царскому престолу.

Переговоры велись до поздней ночи. На темном небосводе появилась хвостатая звезда. Адам Новодворский, воздев перст к небу, говорил:

– Смотрите на звезду с лучом. Стоит она над вашим Московским государством, и вы по той звезде увидите, что над вами сделается за ваше упрямство и непокорность королевичу Владиславу.

– Знамение небесное – тварь Божия, ему, Творцу, и работает, а рассуждать про то никому не надобно, – не сдавался Шереметев.

Устав пререкаться с московитами о правах королевича, Лев Сапега завел разговор о денежной контрибуции. Шереметев горячо возражал:

– Вы толкуете о своих убытках, а какие нам учинились убытки, того и в смету нельзя положить! Когда ваши сидели в Кремле, королю Жигимонту было отослано без счета всяких узорочей и дано твоим же, Лев Сапега, депутатам и полковникам, ротмистрам и русским изменникам, кои были с вами, по меньшей мере… Эй, дьяк, дай-ка грамоту.

Дьяк Измайлов подъехал к боярину и подал ему лист. Шереметев, пытаясь разглядеть буквы в холодном свете хвостатой звезды, не столько прочитал, сколько сказал по памяти:

– Золотом и серебром и всякою рухлядью по меньшей цене на 912 113 рублей и 27 алтын, а золотыми польскими 340 379 золотых и 13 грошей.

– Сколько, сколько грошей? – засмеялся Александр Гонсевский. – Вы больше потеряете, когда королевич двинется на Москву. Что еще у вас есть не спаленного и не опустошенного, от того останется только земля да вода!