Любовь и разлука. Опальная невеста

– Да, дед ходил в губных старостах, – признался князь. – Невысоко место, спору нет! Но Пожарские всегда честно служили, куда их выбирали.

Бояре крепко задумались, уставя в пол длинные брады. Бутурлин был прав, его род выше Пожарских, чьи предки служили всего лишь губными старостами. Но порядок встречи государева отца был уже расписан, переменять заново некогда. Царь Михаил Федорович умоляюще посмотрел на окольничего:

– Федор Леонтьевич! Уступи ради великой радости! Пусть встреча батюшки будет без мест, а отечеству твоему в том порухи нет.

Месяца июня 14-го дня на память святого пророка Елисея государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси встречал отца своего Филарета Никитича за Тверскими воротами в четырех верстах от города. С великим государем шли служилые люди по отечеству – бояре и стольники, и стряпчие, и жильцы, а также приборные люди – стрелецкие головы, сотники, стрельцы и пушкари. Митрополит ехал в санях чести ради. Лошади с трудом волокли расписные сани по летней дороге. Полозья взрывали песок, поднимая клубы пыли. Государь вступил прямо в пыльное облако, трепеща от желания увидеть отца. Последний раз он видел его еще до отъезда Филарета под Смоленск, где русские послы превратились в пленников. Филарет помнил сына отроком и сейчас, когда рассеялась пыль, узрел его уже взрослым, обросшим мягкой бородкой и облаченным в царские одеяния. Царь поклонился в ноги отцу, припал губами к его руке и залился радостными слезами. Филарет нежно гладил сына по парчовым бармам и не мог произнести благословение из-за охватившего его волнения. Все чины Московского государства от мала до велика стояли на пыльной Волоцкой дороге, со слезным умилением наблюдая встречу отца и сына.

Все последующие дни устраивали пиры и раздавали награды за верную службу. Воеводе Михаилу Шеину за беспримерную оборону Смоленска пожаловали шубу да кубок. Думному дьяку Томиле Луговскому за то, что он был в Литве вместе с митрополитом Филаретом, и восьми дворянам, разделявшим с ними тяготы польского плена, также пожаловали шубы и кубки, смотря по достоинству, одним кубки с кровлей, другим – без кровли.

В череде пиров не было забыто важнейшее дело, предрешенное задолго до возвращения Филарета, но требующее сугубой подготовки. Ради него в Москву заранее вызвали иерусалимского патриарха Феофана. Его встречали через неделю после возвращения Филарета. Проницательный грек знал, зачем его призвали, и повел речь в Золотой палате перед государем, боярами и Освященным собором:

– Аз, смиренный Феофан, патриарх святого града Божия Иерусалима и всея великия Палестины, совокупясь со всем Освященным собором твоего великого Российского Царствия, молили и просили отца твоего преосвященнаго Филарета, чтобы он был на превысочайшем патриаршеском престоле богохранимого царствующего града Москвы всея Великия России и пас бы святую Божию церковь по преданию святых апостол.

Когда иерусалимский патриарх закончил речь и толмачи перевели ее на русский, великий государь послал за своим отцом боярина Михаила Салтыкова. Сын встретил отца в проходных сенях, подошел под благословение и просил пожаловать в Золотую палату. Думный дьяк Иван Грамотин зачитал слезное прошение, чтобы преосвященный Филарет моление патриарха Иерусалимского и всего Освященного собора не преслушати и быти на престоле патриаршеском Российского Царствия. Филарет Никитич по обычаю отвечал:

– Недостоин быть пастырем великого престола. Понес я в плену многия скорби и озлобления, преждевременно меня изнурившие. Ныне одно у меня желание – посвятить себя безмолвному житию.

Михаил Федорович слушал, как его отец нарицает себя недостойным, и вспоминал, как он сам многократно отказывался принять царский посох. Не только по обычаю отвергал, а на самом деле не хотел принимать и сейчас бы с радостью отказался. Батюшка – другой закалки человек. Он наверняка хочет в патриархи и быстро даст себя уговорить. Оно и к лучшему, будет на кого опереться в тяжком государевом деле. Бог велел подчиняться родителям. Не зазорно царю склониться пред патриархом.

Между тем Филарет Никитич указывал на свою старость, говорил, что такое великое и неизреченное дело решается по смотрению Божьему, а не по самохотному стремлению. После новых усиленных просьб ему было сказано с упреком, что он подвергся Божьему гневу за непослушание мольбам Собора. Наконец митрополит со вздохом дал свое согласие. Он низко поклонился государю Михаилу Федоровичу, поцеловал правые колено, руку и ланиту патриарху Феофану, облобызался с архиереями. Протодиакон взял кадильницу и начал кадить иконам, великому государю, патриарху и всему духовному чину, а певчие в это время пели многая лета преосвященному патриарху Московскому и всея Руси.