Любовь к трем цукербринам

там искусство ветряного жеста.

ВЕРХНИЕ ПРЫГУНЫ

Я понимаю, что рискую запутать читателя —

но сами Птицы — жертвы такой же древней тра-

гедии. Они на самом деле не птицы. Их тела в

обнаженном виде больше напоминают червей

или мягких змей. Они совсем крохотные. А пти-

чье оперение, лапы и клювы — это что-то вроде

доспеха, который они носят не снимая. Маши-

на, заменяющая им тело.

Когда-то давно они действительно были

Птицами, но с ними произошла такая же ре-

грессия, как с нами, только более глубокая. Не-

которые из них с помощью особых культов и

практик способны возвращаться в мир настоя-

щих Птиц. Но все эти пространства находятся

настолько далеко от нас (в смысле объема

трансформаций, позволяющих туда попасть) и

так непохожи на наш мир, что я больше не могу

сказать о Птицах ничего достоверного.

И хватит о мрачном. Поговорив о бездне

нижней, полагается упомянуть о бездне верх-

ней. Бездны эти, как легко догадаться, различа-

ются тем, что в нижнюю можно упасть, а вот в

верхнюю надо долго и упорно лезть. Никакого

морального релятивизма — просто гравитация.

Что происходит с нами, когда поезда судь-

бы поднимают нас так высоко, как возможно?

Сразу признаюсь, что конца этой дороги я не

вижу — и совершенно не стыжусь: органы чувств,

позволяющие нам адекватно воспринимать

дальние области возможного, появляются у нас

только через много пролетов ведущей вверх

лестницы.

Однако я много раз замечал в нашем мире

присутствие визитеров из скрытых от нас про-

странств. Мало того, их замечал, наверно, поч-

ти любой человек — просто не знал, что именно

он чувствует.

В нас иногда сверкает такое, что далеко пре-

восходит наш быт и судьбу. Мы при всем жела-

нии не можем запихнуть это в свой дневничок

или в социальные медиа, поскольку не знаем,

как это выразить и сфотографировать. Каждый,

наверно, помнит какое-нибудь удивительное

переживание, какое-нибудь редкое и красивое

состояние ума и души, которое хотелось разде-

лить с кем-то, способным нас понять. Мы как

бы зовем к себе в гости ангелов, говоря им:

«Глядите, глядите в меня — разве это не пре-

красно?»

И ангелы приходят. А мы, обмирая, догады-

ваемся, что кто-то высокий, намного выше нас,

видит и чувствует то же самое, что и мы — слов-

но бы спускаясь на балкон нашей души разде-

лить наш восторг.

У нас много всяких функций в мире. Одна из

них — быть наблюдательной площадкой для

высших существ. Мы бессознательно призыва-

ем их, когда чувствуем, что происходящее того

стоит — это как бы вмонтированный в нас мая-

чок, который включается автоматически. А ког-

да нам кажется, что наша жизнь зашла в тупик и

нам не хватает нового и яркого, каких-то путе-

шествий, приключений и так далее — это про-

сто указание, что из нас открывается не особо

интересный вид и нужно улучшать сервис.

Фейсбук и инстаграм, по сути, есть упроще-

ние и профанация того, о чем я говорю: выве-

сить фотографию своего котега, расшэрить со

стадом овечек свое ми-ми-ми... Это как если бы

кукла стала играть в куклы, а солдат — в войну.

Мы сами и есть инстаграм и фейсбук, мы запо-

ведные рощи, темные аллеи, треки и скорост-

ные спуски — измерения, куда путешествуют

высшие и непостижимые для нас сущности.

Кто они?

Я не знаю, откуда они приходят и уходят.

Я никогда их не видел (за одним исключением,

о котором расскажу). Скорей всего, у них вооб-

ще нет никакой постоянной собственной фор-

мы. Но я знаю, как они используют наш опыт.

Представьте себе калейдоскопического че-

ловека, своего рода виртуального Франкен-

штейна: у него нет собственного тела, но он как

бы берет тела напрокат у людей, когда с теми

происходит что-то интересное. Он встречает

рассвет в Азии — и на несколько минут он пло-

вец, плывущий прямо в розовый круг восхода.

Потом он переносится в китайские горы — и

еще на пять минут он старик, собирающий ле-

карственные травы... Следующие пять минут он

проводит в Южной Америке возле лесного ко-

стра, в теле принявшего аяхуяску индейца, а

вслед за этим переносится в Нью-Йорк, чтобы

ощутить эндорфиновый восторг, заливающий

брокера, успевшего сбросить акции за десять

минут до биржевого краха. Затем он едет по пу-

стыне на верблюде, сжимая автомат и косясь в

ослепительное небо — а потом смотрит на быв-

шего себя через объективы парящего в небе

дрона... И так без конца.

Это тоже своего рода искусство, высокая и

сложная, но отчасти доступная нашему разуме-

нию его форма. Она кажется мне чем-то сред-

ним между кино, икебаной и музыкой.

Неведомые существа составляют как бы бу-

кеты из разных жизней, которые сочетаются

друг с другом по законами, похожим на наши

музыкальные правила. Три индейца на аяхуя-

ске — минорный аккорд, пилот дрона — кон-

трапункт к едущему по пустыне арабу-шахиду,

и так далее. Было бы похоже на киномонтаж, но

разница в том, что все сознания, сплетенные

таким образом в икебану, переживаются в со-

четании друг с другом (как это происходит с бу-

кетом цветов, на который мы глядим), и вопрос,

заданный в одном уме, сразу соотносится с мер-

цающим в другом сознании ответом — хотя сами

вопрос и ответ ничего не знают друг о друге.

Такое соединение невозможного открывает