Любовь Куприна

– Тебе чего, барин? – выпуская изо рта густую, тянущуюся до самой земли слюну, прохрипел мужик.

– Шапку отдай, – Павел протянул руку к каракулевому пирожку на его голове, – она не твоя.

– Сейчас, сейчас отдам, – скривился мужик, вытер рукавом лицо и засунул правую руку в карман шинели, словно бы что-то там искал, – вот, держи! – он резко распрямился, а рука его при этом вылетела из кармана и полоснула Розена по горлу оказавшейся в ней бритвой.

Не поняв, что произошло, Павел схватил мужика за плечи, но дотянуться до шапки не смог, он обмяк, широко раскрыл рот и привалился к стене.

Выходя со двора, шинель оглянулась – на железных воротах висела оторванная с одного конца афиша, в верхней части которой было крупно выведено «1902 год».

«Наверное, концерт какой-нибудь известной певицы или представление у Чннизелли», – пронеслось в каракулевом пирожке.

И быстро зашагал к Марсовому полю, бормоча себе под нос:

– Эк получилось-то нехорошо…

… а предсказание Любови Алексеевны, согласно которому на второй год нового тысячелетия в жизни Сашеньки произойдет важное событие, сбылось. В этом году он женился на Маше.

Только вот про потерянную во время катания на ледяной горке шапку вскоре все забыли:

– Да и Бог с ней, не нашлась и не нашлась…

9

Белый клоун Федерико сидел в гримерке перед зеркалом и кистью наносил на лицо пудру. Накладывал ее в несколько слоев так, что кожа становилась абсолютно неподвижной, будто загипсованной, но этого Федерико и добивался, ведь было необходимо скрыть невольные гримасы, подергивание губ и бровей, а также ветвящиеся от глаз и из уголков рта морщины.

Перед этой процедурой на голову он специально надевал чулок, чтобы волосы не падали на лоб и не лезли в глаза.

Также он ловко орудовал черной тушью, подводя ресницы и брови, подчеркивая абрис впалых щек и обозначая кончики острых ушей, торчавших настороженно и вызывающе. Просто Федерико был лопоухим от рождения и теперь при помощи грима превращал этот недостаток в достоинство.

У него был еще один недостаток, точнее, физический изъян – он был горбатым, что к его грустному образу добавляло еще большей значимости, в том смысле, что быть белым клоуном ему начертала сама судьба, и печальным он оставался не только на цирковом манеже, но и в жизни.

Закончив с гримом, Федерико замирал перед зеркалом и долго смотрел на свое отражение, стараясь забыть себя без грима и без костюма, без этой белой кофты, красного шарфа и черного котелка из твердого залоснившегося войлока.

Зрители должны были знать его именно таким, но никак не обычным горбуном в поношенном пиджаке и вытянутых на коленях мятых шерстяных брюках.

Сам себе стал подавать реплики, и сам же на них отвечать:

– Мсье Федерико, как вы себя чувствуете?

– Плохо.

– И что же у вас болит?

– У меня болит душа.

– Душа!? А вы не пробовали ее лечить?

– Пробовал, но после этого лечения у меня начинает болеть не только она.

– Да-да, понимаю вас.

– Нет, вы, мсье Рыжий, меня не понимаете, потому что я натура тонкая и возвышенная, чего нельзя сказать о вас.

– Всегда хотел спросить вас, мсье Федерико, а что это у вас на спине?

– Это, смею заметить, горб.

– Ах вот оно что! А я-то подумал, что это мешок с подарками для почтенной публики!

– Детям леденцы, дамам цветы и бонбоньерки, а уважаемым господам сигары и нюхательный табак?

– Именно об этом я и подумал, но теперь вижу, что вы оставили почтенную публику без подарков, потому что в ваш горб они просто не поместятся.

– Зато у меня есть подарок для вас, мсье Рыжий!

– Для меня? Вот так новость! Какой же?

– Носовой платок.

– Помилуйте, но зачем мне носовой платок?

– Затем, что у вас всегда текут сопли, мсье Рыжий, и вам надо хорошенько высморкаться…

На этих словах Федерико достал из кармана носовой платок и начал им помахивать перед зеркалом. От такого коловращения воздуха пудра тут же взлетала, кружилась, оседала на разноцветные склянки и столешницу гримерного столика.

Во время последнего выступления в Чинизелли на репризе о носовом платке зрители засмеялись, а когда Рыжий клоун стал сморкаться, так и просто арена взорвалась аплодисментами. Федерико тогда потупил глаза долу и развел руками, мол, сами видите, многоуважаемые посетители представления, с кем приходиться общаться и вместе с кем выступать. А Рыжий, закончив прочистку носа, тоже стал смеяться вместе со зрителями, комично размахивая платком со следами только что проделанной процедуры.

Нет, нисколько белый клоун в ту минуту не лицедействовал, не кривил душой, ему действительно было неприятно наблюдать за кривляниями своего напарника, но при этом он прекрасно понимал, что именно они веселят публику, а он – печальный Федерико лишь призван оттенять вульгарные выходки Рыжего, который и в жизни, следует заметить, ничем не отличался от себя на арене цирка.

– Вам понравился мой подарок?

– Конечно! Он пахнет женскими духами! Или это мне только кажется?

Арена продолжала рукоплескать рыжему клоуну, а белому только и оставалось, что посылать воздушные поцелуи своей воображаемой избраннице и снимать перед ней свой черный котелок.