Любовь Куприна

«Решительно невозможно слышать это пение», – Александр Иванович сел на барьер арены и закрыл лицо руками, ведь, как ему казалось, загаданная им мысль была совсем в другом. Она заключалась в том, что отныне он уверен, что обрел счастье с Марией Карловной, однако не знает, счастлива ли Маша с ним, ведь он одержим сочинительством, и потому безумен. А когда он не может писать, то окончательно сходит с ума, поскольку в его голове постоянно звучат слова и голоса, фразы и монологи, но у него нет сил их записать, а голова начинает раскалываться от нечеловеческой боли. Правая рука его опять же коченеет, и тогда он режет ее ножом, кусает до крови, но она остается безжизненной и неподвижной, поскольку не чувствует боли. А левая только и умеет, что выводить каракули.

Наверное, все-таки Мария Карловна несчастлива с ним, если даже прорицательница Жозефина почувствовала бессмысленность мечтания о блаженстве, которое можно называть по-разному – жалостью или любовью, дружбой или духовной связью. Да, она мучается с ним, все более и более жалея себя и переставая жалеть его…

Когда ария Виолетты закончилась, и на арену дали свет, Александра Ивановича на ней уже не было.

Куприна Федерико нашел в своей гримерке.

Александр Иванович сидел на полу, привалившись спиной к стене и что-то записывал в блокноте. Увидев белого клоуна, он начал неловко, опираясь на все, что ему попадало под руки, вставать и одновременно говорить с большим воодушевлением о том, что сегодня наконец он понял, как нужно дописать свою повесть. А ведь последний месяц он не мог к ней приступить, даже хотел сообщить Марии Карловне, что хочет отказаться от публикации в журнале. Но теперь все будет по-другому, и Машенька, конечно, обрадуется, ведь все это время она просила его сесть за работу, а он не мог, все его нутро противилось этому. Увы, но часто эти просьбы заканчивались скандалами и криком.

– Как стыдно, как стыдно, – Александр Иванович продолжал сою попытку подняться с пола.

Федерико бросился помогать ему.

Наконец он с трудом справился с тяжелым Куприным, усадил его на диван, но Александр Иванович тут же завалился на бок, а Федерико едва успел подсунуть ему под голову подушку.

– Какое счастье, что не болит голова, – блаженно улыбаясь, едва слышно проговорил Куприн. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, черты лица его разгладились, и он уснул.

10

Штабс-капитан Рыбников пропал без вести в районе Гаотулинского перевала в марте 1905 года.

Последним, кто его видел был подпоручик Литке.

По его словам, Алексей Васильевич отправился проверять посты, выставленные накануне по берегам реки, но ни на постах, ни в лагере, ни на опорных позициях он больше не появился.

Искать штабс-капитана отрядили казачий разъезд, который, пройдя вверх по течению Хуньхэ почти до отрогов Гаотулинского хребта, вернулся ни с чем.

Рыбников словно сквозь землю провалился. Тогда-то и пошел слух, что он перебежал к японцам, что мол, давно от него слышали разговоры о том, что армия генерала Куроки и лучше вооружена, и более мобильна, и что воевать с ней бессмысленно, только множить потери в живой силе и технике, которая и без того на ладан дышала.

Понятно, что подобные речи Алексей Васильевич произносил, будучи в изрядном подпити, и на следующий день он уже ничего не помнил. А когда ему напоминали об этих его словах, то штабс-капитан горячился, разводил руками и уверял, что этого просто не могло быть, потому что он боевой русский офицер, и честь для него превыше всего. Даже были случаи, когда он пытался вызвать на дуэль обидчика, но всякий раз дело заканчивалось примирением, а через некоторое время все повторялось снова.

Уже после Мукденского поражения подпоручик Антон Литке, чудом уцелевший в той мясорубке, лишившийся правой руки и вернувшийся в Петербург, вспоминал, что Рыбников всегда казался ему человеком странным, вызывавшим противоречивые чувства. Мог быть учтивым и дерзким до хамства, вдумчивым и безнадежно глупым, бесконечно пьянствовал, но при этом на поверку постоянно оказывался трезвым. А однажды он спас Литке от верной гибели, когда при отступлении из Порт-Артура их рота попала под обстрел в местности Тигровый хвост. Так в южной Маньчжурии назывался извивающийся среди скальных выступов лог, заросший кривым редколесьем. После полудня второго дня пути пошел густой мокрый снег, и раздерганная цепь, растянувшаяся среди оцепеневших в туманном мареве седловин и напоминавших верблюжьи горбы сопок, потерявшая всяческую череду, окончательно замерла на месте. Остановились лошади, затих скрип колес подвод с раненными.

И в этой напряженной от безостановочно падающего снега тишине вдруг откуда-то с неба раздался тонкий пронзительный свист летящих мин. Он приближался, множился, сплетался в многозвучие сирены, переходил в одуряющий вой. А вслед за ним загремели первые взрывы, накрывшие голову колонны.