Любовь... любовь? + рассказы

- Да у меня есть машина, - говорит человечек. - Я уже давно не езжу на автобусах. Весь путь от дома до работы - двадцать минут.

- Барином стал, а, Герберт?

- А почему бы и нет? - говорит Герберт. - Никогда мы столько не заколачивали, как в последние десять лет, Артур, ну я и стараюсь, пока можно.

- Что значит - пока можно? Ты что, думаешь, опять будет кризис?

- Не может же всегда так быть, - говорит человечек. - Слишком много я знавал плохих времен, чтобы думать, будто так может без конца продолжаться.

- Ну, не знаю, Герберт. Я, к примеру, не вижу, почему бы так не могло продолжаться.

- Да ведь странные вещи бывают, Артур, вроде бы людям всегда нужен уголь. И наверно, еще долго будет нужен. Но оба мы с тобой знаем: было время, когда у людей в очагах было пусто, а уголь горами лежал на шахтных дворах. Все дело в экономике, Артур, а мы с тобой ничего в этом не смыслим. Мы с тобой умеем только вырубать уголь, если нас к нему подпускают...

Я сижу и слушаю их беседу. От добычи угля и экономики они переходят к политике. Оба они, конечно, лейбористы, так что спорить им особенно не о чей. Тогда они переходят к спорту и обсуждению Хаддерсфилдских городов, тут у них по двум или трем вопросам возникают разногласия, но они разрешают их вполне дружелюбно. Тем временем человечек берет себе еще кружку и наполняет наши тоже. Потом Старик угощает его, и мы, конечно, тоже пьем. Хорошо, что мы пьем черное пиво, думаю я: к тому времени, когда стрелки часов показывают без двадцати десять, мы выпили уже по пять кружек, а человечек приканчивает четвертую.

- Ты только посмотри, который час! - восклицает вдруг Старик. - Живо домой!

- Что-то больно долго у вас сегодня кровь брали, - говорит Старушенция при виде нас. В доме приятно, тепло, пахнет свежеглаженым бельем.

- Угу, - говорит Старик, и, услышав это, Старушенция окидывает нас взглядом.

- Понятно, - говорит она. - Вот, значит, где вы торчали.

- Да, нам захотелось выпить по кружечке, - говорит . Старик, снимая пиджак. От пива глаза у него поблескивают, а наша Старушенция ни в жизни не допустит, чтобы кто-нибудь над ней смеялся.

- Значит, вот по каким местам ты решил таскать Виктора! - говорит она. - Решил, что пора учить парня дурным привычкам!

- А я считаю, ему уже можно выпить разок-другой, но только в меру, конечно, - говорит Старик. Он садится на стул и кладет ногу на ногу, чтобы снять ботинки.

- Теперь они и сами очень быстро всему научаются. Вспомнил бы лучше, что у тебя есть еще сын. И ты должен подавать ему пример.

Джим читает себе, не обращая внимания на происходящее.

- Я так полагаю, что подаю хороший пример любому из моих сыновей, - говорит Старик и подмигивает мне воспользовавшись тем, что Старушенция повернулась к нам спиной.

Я подмигиваю ему в ответ. Я чувствую себя навеселе, а потому помалкиваю и двигаюсь очень осторожно, чтобы наша Старушенция ничего не заметила.

На минуту кажется, что этим дело не кончится и она будет говорить и говорить, но она вдруг решает прекратить пререкания и принимается снова гладить и развешивать выглаженное.

Глава 7

I

- Тебе хорошо было? - шепчет она мне на ухо.

- Да, - говорю я, - мне было хорошо.

 Я лежу на расстеленном плаще рядом с ней, на спине и смотрю сквозь ветви деревьев на небо. Оно сегодня высокое, огромное и светлое; темными тенями бегут по нему облака, закрывая луну. Несколько секунд я лежу совсем опустошенный - без мыслей, без чувств, будто даже и не живу. Потом меня обжигает стыд. Это первое, что всегда приходит потом, только теперь я пообвыкся и легче его переношу. А сейчас меня еще пронзает мысль: ведь я ничего больше не чувствую. Голова у меня работает яснее и четче, чем когда-либо с тех пор, как я впервые увидел ее и подумал, могу ли я ей понравиться. Голова работает четко и ясно, и это очень страшно, потому что я не люблю ее, - вот она, правда. И она даже не очень-то нравится мне. И не из-за того, что произошло между нами, хоть я и знаю, что после первых встреч, когда мне хотелось лишь быть рядом с нею и чтобы она любила меня, именно то, что между нами ничего не было, мешало мне понять, что в конце-то концов я вовсе ее не люблю. Решить же, нравится она мне или нет - ну, как одни люди вам нравятся, а другие нет, - я не мог просто потому, что с первого же взгляда, не обмолвившись с ней ни словом, влюбился в нее. Теперь же я лишь удивляюсь, как я мог

столько времени терпеть ее, - терпеть ее сплетни, ее глупость и интерес к скандальным происшествиям, ее болтовню про телевизор и программы-викторины и про то, как домашней хозяйке из Вулверхемптона или Тутинга посчастливилось выиграть большой холодильник или три тысячи пар нейлоновых чулок и поездку в Америку, когда она ответила на вопросы, которые знает каждый ученик в четвертом классе начальной школы. Но я знаю также, почему я ее терпел, - только этого больше нет и ничего другого взамен не появилось. Мне даже трудно поверить, что всего каких-нибудь две-три недели назад я мог бы пойти ради нее на край света. Сейчас я этого не понимаю. Не понимаю, и все.

- Что-то ты притих, - говорит она.