Любовь... любовь? + рассказы

- М-да. - Старик кивает и молчит, как бы взвешивая мои слова. Потом говорит: - Что поделаешь, многим ребятам приходится отрываться от семьи и шагать самостоятельно, если они хотят чего-то добиться в жизни. И делать это надо, пока ты еще один и тебя ничто не связывает.

- Наверно.

Давно мы со Стариком так не беседовали. Если подумать, то мы вообще ни о чем не говорили - скажешь, к примеру, где лежит сапожная мазь, или попросишь передать соль, и все.

- Ты только не вообрази, будто я тебя выталкиваю из дому и всякое такое прочее, - говорит он. - Просто я хочу, чтобы ты знал, что я все понимаю, и, если ты решишь, что лучше тебе уехать, твое дело. Я не хочу, чтоб ты думал, будто кто-то здесь станет тебе мешать.

- Нет, нет, я понимаю.

- Конечно, матери твоей это не понравится. Ты для нее все еще дитя малое.

- Если бы я был на другой работе, ей уже года два назад пришлось бы от этой мысли отказаться.

- Ты имеешь в виду службу в армии?

- Да.

- А как ты считаешь, тебя еще могут призвать?

- Не думаю. Многие из нас, кто работает у Уиттейкера, подучили отсрочку. Так что не думаю, чтоб нас теперь побеспокоили. Похоже, что на нас скоро вообще поставят крест.

- Ну что ж, это неплохо.

- А знаешь, я иной раз жалею, что не был в армии.

- Потерял бы два года, только и всего. Проболтался бы зря и меньше бы знал по своей специальности.

- А я думаю, что, может, по-иному смотрел бы на многое. Понимаешь, шире был бы у меня горизонт. Я разговаривал с парнями, которые служили за границей. Так, по-моему, ничего похожего я здесь у нас не видел.

- Армия, она, конечно, заставляет парня оторваться от маменькиной юбки, - говорит Старик. - Приучает стоять на собственных ногах. А что до расширения горизонта - не знаю. По-моему, это зависит от себя. Я знал ребят в девятьсот шестнадцатом, которые как пришли в армию, ничего не видевши, так из нее и ушли. Ничему

она их не научила. Разве только открыла глаза на то, что политики разжигают войны, а мы, простые смертные, воюем.

Он осушает кружку, и я протягиваю за ней руку.

- Хочешь еще?

Он смотрит на электрические часы на стене и говорит:

- Да, пожалуй.

- Я вот подумываю о том, чтобы съездить как-нибудь в субботу в Хаддерсфилд, - говорит он, когда я возвращаюсь с полными кружками. - Хочешь погулять денек?

- Я ведь занят в магазине, отец, - напоминаю ему я.

- Ах да, конечно. Я и забыл. Ну, тут уж ничего не поделаешь. А жаль: давненько мы не проводили день вместе.

И правда, давненько. Я даже не помню, когда это было. И поднимаю кружку.

- Ну, хоть сегодняшний вечер мы вместе.

Старик подмигивает.

- Правильно, дружок. Только не будем слишком задерживаться, а то мать начнет беспокоиться, куда это мы  девались.

Тут я замечаю коренастого человечка, который берет кружку пива у стойки и смотрит на Старика. Потом, держа в руке кружку, приближается к нам и хлопает Старика по плечу.

- Как дела, Артур? Как поживаешь, друг?

Наш Старик поднимает голову.

- Никак это Герберт! Э-э, давненько не видал тебя, друг. Присаживайся, присаживайся.

Человечек придвигает табурет и садится. Одет он очень  прилично - серое твидовое пальто, зеленая фетровая шляпа, но, даже будь у него лицо не синеватого цвета, я сразу угадал бы его профессию.

- Ты ведь не знаком с моим сыном, Герберт? - спрашивает Старик. - Это мой старший. Другой еще в школу ходит, а этот - Вик - работает чертежником у Уиттейкера. - В голосе Старика звучит нотка гордости, и это удивляет меня, потому что мне никогда и в голову не приходило, что он может гордиться мной. Кристиной и Джимом - другое дело, но мной - никогда.

- Ей-богу? - говорит человечек. - Чертежником? Это получше, чем торчать в забое, а?

- Совершенно верно, - говорю я.

- Я всегда говорил, что моим сыновьям не придется спускаться в шахту, как мне, - заявляет Старик.

- Для молодежи сейчас золотое время, Артур, - говорит человечек. - Не то, что в дни нашей молодости. Тогда и выбора другого не было: либо иди в забой, либо на завод. И отцы наши только рады были послать нас под землю, чтобы мы принесли хоть немного деньжат. А мой парень, знаешь, работает сейчас в угольном управлении. И всегда ворчит, что меньше меня получает. Я говорю ему, что он сам не знает, под какой счастливой звездой родился. Да чтоб работать с девяти утра и видеть дневной свет в окошке, за это хватило бы и трех монет в неделю. На моем месте он бы через шесть дней окачурился. А то и меньше.

Он поднимает кружку и осушает ее до половины. Я смотрю, как уменьшается жидкость, и понимаю, что этот дядя выпить любит. И, словно прочитав мои мысли, он говорит:

- Прямо не знаю, что бы я делал без пива, Артур. Иной раз так думаю, что только пиво еще и держит меня. - Он достает пачку «Вудбайнз» и протягивает нам. - Им бы следовало выдавать нам пиво бесплатно, как уголь, - говорит он и смеется.

- Где же ты теперь работаешь, Герберт? - спрашивает его Старик, после того как мы все трое закуриваем.

- Да последние три года работаю у Раундвуда, днем, нагружаю вагонетки.

- У Раундвуда - это в Уэйкфилде? - говорит Старик. - Путь-то неблизкий, а?