Любовь моя

— Кто в юности не мечтал и не писал сам себе нежных признаний! — созналась Жанна. — Даже мальчишки.

Она лежала, подложив под голову ладони, и задумчиво смотрела на темное окно, точно ждала, что на нем, как на экране телевизора, вот-вот появятся кадры из ее любимого школьного периода жизни. Она и в самом деле в этот момент подумала: «Ах, эта прекрасная кобальтовая синь летней ночи!.. Костер… Друзья… Как давно это было!»

— «Вторая молодость приходит, для тех, кто первую сберег», — не к месту пропела Инна. Ей было скучно и хотелось говорить.

— «Этот стон у нас песней зовется»? — «прошлась» по Инне Аня. — Когда ты применяешь чужие, талантливые строки в другом, ироничном контексте, ты их дискредитируешь.

— Напротив, я даю им больше пространства, открываю новую жизнь, — оставила за собой последнее слово Инна и спросила с насмешливой доброжелательностью:

— Мир? Нам остается обменяться рукопожатиями? А они с жатыми кулаками невозможны.

— В этом что-то есть, — удовлетворенно сказала Аня. — Сойдемся на том. Ты «без сожаленья бросаешь в суп лавровый лист с победного венка?» Но не надейся полностью пристегнуть меня к своему мнению, а то на поверку выйдет обратное, и попытка замириться тебе не зачтется.

«Примирение по инициативе Инны?! Между двумя спорящими, посередине на самом деле находится не истина, а проблема», — подумала Лена.

— Нет, вы посмотрите на Аню — петушится! Я не стану на этот раз оспаривать прописные истины, но другой раз не подставляйся.

«Инна всегда искренняя, прямая и слишком живая. Ну, совсем как ребенок. Но сегодня у нее воинственное настроение, резкие нотки в голосе указывают на это. Отвлеку-ка я ее, пока она опять не сорвалась», — решила Лена.

— Когда я пишу, мне никто не должен мешать. Я сосредотачиваюсь и в эти минуты принадлежу только себе.

— Корней Чуковский советовал молодым писателям писать, как пишется, не останавливаясь. Наверное, чтобы было из чего выбирать лучшее? — Инна попыталась свернуть на другую тропу, но Лена спокойно продолжила:

— Я умею не замечать звук телевизора, но отрицательно настроенный человек рядом со мной мгновенно выводит меня из равновесия и тем отбивает всякое желание работать. Вдохновение улетучивается.

— Писательство — это страсть к самовыражению? — уточнила Инна.

— В некотором роде. Никакие неудачи не способны ее загасить. Она — топливо для творчества.

— А если рассуждать с точки зрения господствующей морали…

Лена безнадежно вздохнула и прикрыла лицо простыней.

— …Я понимаю, журналистская краткость не есть простота.

— Соображаешь, — весело похвалила Жанну Инна. И тут же почему-то подумала: «Жанна была в юности пленительно красива, и все же ей чуть-чуть не хватало врожденного Лениного благородного изящества, которое не искоренил даже тяжелый деревенский быт».

— …Есть цели, путь к которым может указать только Бог. Талант — Богом разрешенная дерзость.

— Я бы так не сказала. Это слишком претенциозно, — уставившись отсутствующим взглядом в ей только ведомые дали, ответила Лена.

— Мне кажется, наше поколение воспринимало талант как общественное достояние, а современное — как личное, — сказала Инна.

— Против кого направлена эта дерзость? — с запозданием уточнила Аня. — И правильно ли говорят, что в современном мире отсутствие дерзости хуже отсутствия таланта?

Ответа не последовало, потому что Инна спросила:

— Лен, твои книги — вызов самой себе?

— С чего ты взяла? — пожала плечами Лена.

— Не знаю, я чувствую это на уровне телесных ощущений.

— Руками, что ли? — рассмеялась Жанна.

— Тебе так кажется, потому что в каждом произведении я оставляю частичку своей души, — сонно, но серьезно ответила Лена.

А Аня подумала:

«Наш разговор напоминает мне движение Инны и Лены по магистральному шоссе. А мы с Жанной перемещаемся по неосновным дорогам и только иногда выруливаем на трассу и какое-то время движемся параллельно подругам, с тем, чтобы вскоре «отсоединиться» и снова перескочить на свое боковое ответвление».

«Какие-то скачки… туда-сюда, о том, о сем. Нет связной беседы. Какие-то клиповые метания. Может, Инна хочет о чем-то серьезно поговорить со мною, а разговор о писательстве только повод? Но девчонки не спят, мешают…» — подумала Лена. А через минуту ее сморила не только духота в комнате, но и тихое усталое бормотание подруг.

*

На этот раз в чувство Лену привел голос Жанны.

— …Как тревожно-мудрый, гениальный Чехов — этот великий ёрник — бывал зло откровенен! Напрямую, без всяких кружений врезал. Не очень любил людей, но жалел, потому что слишком хорошо их знал. «Тоска» — мой любимый рассказ. Какая концентрация тягучей боли возникает в сердце, когда читаешь его строки о простом несчастном человеке, который хотел излить свое горе! Но его никто не слушал. Рассказ о людском безразличии и бессердечии. Я чувствую горе этого бедняги каждой клеточкой своей души и себя в детстве вспоминаю… Перечитывая, я каждый раз задыхалась от жалости и обиды на людей. Это шедевр! Это вершина!

— Любить людей со злостью и ненавистью? — пожала плечами Аня.