Любовь, опрокинувшая троны

– Сей крест, Ерема, я за семь рублей когда-то купила. Сделай милость, заверни в ближайший торговый город, продай его хотя бы за пять. Рубль возьми себе за хлопоты, а четыре привези мне.

– Нехорошо как-то… Крест у монашки забирать… – неуверенно ответил рыбак.

– Смелее, Ерема, – приободрила его Марфа. – Крест я попроще найду, это дело несложное. А вот без денег совсем тяжело. Ни рыбы свежей купить, ни вклада сделать, ни обувки поменять. Тебе тоже лишним сей рубль явно не станет. Но поверь мне на слово, он станет не последним! Так что бери и отправляйся. Может статься, это и есть то самое Божье благословение, которое ты искал?

– Воля твоя, матушка. – Рыбак сжал крест в кулаке, подержал так, размышляя. Потом быстро сунул его в рот, за щеку, столкнул лодку на воду, запрыгнул на нос и оглянулся: – Через неделю жди, матушка Марфа!

Ксения лишь молча перекрестила его в дорогу.

Мужчина показался ей прямодушным и неглупым. Должен понять, что лучше честно получить пятую долю, нежели украсть, а потом жить в вечном страхе, что повяжут за воровство. И что много раз по рублю выйдет куда больше, нежели сразу пять, но лишь единожды.

В общем, она очень надеялась, что рыбак вернется.

И снова дни потянулись один за другим, унылые и однообразные. Обитель молилась и трудилась, приставы играли в тычку на щелбаны, точили ножи и сабли, а однажды, совсем сойдя с ума от скуки, даже перекололи для скита целую поленницу дров. Послушница Марфа ходила на берег, прогуливалась по лесу и обители, приглядываясь и запоминая, строя планы, размышляя и надеясь.

Ерема по прозвищу Блездун заставил Ксению изрядно побеспокоиться, причалив к берегу только на девятый день. Рыбак выгрузил две корзины лещей в дар обители, а когда трудницы утащили его подношение, достал из-за пазухи тяжелый кожаный мешочек.

– Получилось отдать за шесть, – похвастался он. – Посему тебе, матушка, привез пять, а себе… Как договорились…

– Молодец, – спрятала серебро за пазуху женщина. Кошель ощутимо оттянул рясу. Похоже, торговцы заплатили рыбаку за крест самой мелкой монетой. – А еще кто-нибудь бойкий и сообразительный у тебя найдется? Чтобы лодку имел и в дальний путь готов был прокатиться?

– Мне не доверяешь более, матушка Марфа?

– Для тебя свое поручение найдется.

– Коли та-ак, – пригладил бородку рыбак, – тогда я сына снарядить могу. Старший за снастями посмотрит, младший в дорогу поплывет. А лодку найдем. Одолжу у кого-нибудь в поселке.

– Через четыре дня здесь будьте, – распорядилась Ксения. – Тогда все и объясню.

Она отступила, осенила Ерему крестным знамением.

– Благослови тебя Господь! – и скромненько засеменила по берегу в сторону церкви.

Вскоре послушницы принесли пустые корзины, и рыбак отчалил. Тем временем Ксения нашла теребящую на заднем дворе лен трудницу и направилась к ней:

– Не помешаю тебе, сестра Полина?

– Да нет, чем же? – тяжело отерла лоб молодая женщина.

– Я видела, тебя уже несколько раз родичи на лодках навещали. Ты что, Полина, местная?

– Ну да, сестра Марфа, – улыбнулась та. – Не искать же себе обитель за тридевять земель?

– Твои друзья и родичи не могли бы помочь несчастной ссыльной в ее тяжкой доле, сестра? – понизила голос Ксения. – Понимаешь, холодно в моей келье по ночам, и стены продувает. Попроси своих одеяло мне привезти, толстое шерстяное али стеганое. Сможешь? А еще питья хмельного какого, чтобы недорогое, но позабористей. И подушку нормальную, перьевую.

Женщина показала труднице пять серебряных монет по десять копеек, а затем вложила их Полине в ладонь.

– Здесь много, сестра! – испугалась та.

– Так за хлопоты, – небрежно пожала плечами Ксения. – И чтобы на зелье хмельное хватило поболее. А коли считаешь, что много, то поменяй мне сено в тюфяке. Старое комками уже сбилось. Сплю, как на камнях!

– Хорошо… сестра… – неуверенно ответила трудница.

После разговора монахиня Марфа отправилась в церковь, прошла в боковой придел, поклонилась престарелой ключнице:

– Дозволь, матушка Пелагея, чернилами твоими и бумагой попользоваться, письма родичам написать?

– Экая ты хитрая, Марфа! – простонала седовласая толстушка, трясущимися руками вяжущая коврики из тряпичных лент. – Бумага, она денег стоит, да немалых. На книги расходные каженную строчечку беречь приходится, буковки пониже да потоньше проводить!

– Так это не беда. Вот, – выложила Ксения на стол две новгородские «чешуйки». – Сие на бумагу. Чтобы самую лучшую, беленую наша обитель покупала!

– Коли так… – пожамкала губами толстушка и прибрала серебро. – Тогда, знамо, можно. Тогда пиши.

Родственники сестры Полины обернулись аккурат к нужному сроку, привезя вечером третьего дня подушку, большой кусок кошмы и две простыни. Грубых, домотканых, но все лучше, чем спать на грязном тюфяке под колючей шерстью. И еще – два двухведерных бочонка какого-то кисло пахнущего пойла.

Один из бочонков Ксения тут же собственноручно отнесла валяющимся возле амбара приставам, поставила на траву и, тяжело дыша, сказала:

– Вот, прихожане бочку браги для обители прикатили. Но мы, монашки, не пьем. Так что, коли желаете…