В вавилонском мифе отсутствует крайность партеногенетического творения, когда женщина совершает все одна, без помощи мужчины, а также отсутствует и другая крайность, сугубо мужское творение, которое не требует живой субстанции (творение из духа). С последним типом творения мы встречаемся в библейском мифе, а наиболее ярко и красочно он излагается в греческом мифе о рождении Афины из головы Зевса. Конечно, и у греков, и в Библии память о первородной матери не устранена полностью, ибо недаром говорится, что «дух носился над водами», но очевидно, что женскому началу больше не позволено играть существенную роль.
Начинайся библейский текст словами: «В начале был хаос, в начале была тьма…», все было бы иначе, однако он начинается со слов: «В начале сотворил Бог…» Бог-мужчина творит один, без участия женщины, создавая небо и землю. Следующая строка перекликается с былыми представлениями, а затем говорится: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Здесь перед нами ясное воплощение мужского творения, посредством одного только слова, одной только мысли, одного только духа. Для рождения уже не требуются ни чрево, ни материал; уста того, кто произносит слово, вполне способны порождать жизнь. Вот полная противоположность партеногенезу, выраженная в библейском мифе. Она неразрывно связана с сугубо патриархальным мировосприятием, которое обесценивает и угнетает женщин. Мужчина наделяется способностью, казалось бы, чисто женской, порождать, то есть создавать новую жизнь.
Нужно помнить, что идея творения духом гораздо больше противоречит всем естественным, реальным жизненным процессам, чем идея партеногенеза. Ребенок – плод сотрудничества отца и матери, этому учит наука, но к такому знанию люди пришли далеко не сразу; прежде оно было теоретическим, подобно знанию о том, например, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Мы знаем, что дело обстоит именно так, но видим движение солнца по небосводу, видим, что ребенок выходит из матери, растет в ней, шевелится и затем рождается. При всем желании не усмотреть прямой связи между ребенком и его отцом, кроме внешнего сходства. (Правда, сходство совсем не обязательно увязывать с творением, пусть порой оно является важным доказательством признания мужской роли в творении. Отсюда в библейском повествовании, кстати, внимание на схожести с Отцом: «По образу Божию сотворил его»[50]
.)Фантазия, будто мужчина в одиночку, своими устами, своим словом, своим духом способен создавать живых существ, кажется нелепейшей и самой противоестественной из всех, какие только вообразимы; она отрицает всякий опыт, всякую реальность, всякую естественную обусловленность. Она выходит за пределы природы ради единственной цели – представить мужчину абсолютным совершенством, тем, кто обладает среди прочего и способностью, в которой ему отказано жизнью (способностью рождать). Эта фантазия, которая могла прорасти и развиться лишь в крайне патриархальном обществе, является прообразом идеалистического мышления, игнорирующего естественные условия. В то же время она отражает глубокую ревность мужчины к женщине, чувство неполноценности, вызревающее в нем из-за отсутствия этой способности, зависть к способности рождать и желание обрести эту способность какими угодно средствами.
В вавилонском мифе отсутствуют две крайние возможности творения – партеногенез и творение через слово, или чисто мужское творение. Однако в этом тексте описывается событие, которое можно счесть своего рода предварительной стадией фактического творения словом и которое одновременно проясняет подлинный смысл идеи мужского творения. Это испытание, которое Мардук должен пройти, прежде чем ему позволят сразиться с Тиамат, испытание, которое убеждает других богов в том, что Мардук победит. Что же ждет бога?