Любовный нокаут

Он застонал, неловко положил руку на мой затылок и попытался погладить меня по волосам. В горле у него торчала трубка, он не мог говорить, но когда я вытерла слезы и посмотрела на него, то увидела, что его глаза кричали мне что-то такое, что я уже не в состоянии была вынести. Я выпрямилась, отстранившись, и подумала, что Мел права, называя меня трусихой. Но Ремингтон уцепился за мою руку и никак не желал ее выпускать. Я не хотела этого, мне это было не нужно и невыносимо. Я с силой вырвала руку, но просто так уйти не смогла. Я наклонилась и поцеловала его в лоб на прощание, вложив в свой поцелуй все свои чувства и надеясь, что он поймет меня правильно. Он хрипло замычал, заворочался, попытался вырвать трубку из горла, и приборы заверещали, когда он принялся обрывать все подключенные к его телу провода и катетеры.

– Реми, не надо, не надо! – умоляюще бормотала я. Но он, словно не слыша и гневно рыча, начал дергаться еще ожесточеннее, и тогда я бросилась к двери и принялась звать: – Сестра! Пожалуйста! Кто-нибудь!

В палату вбежала медсестра со шприцем, и когда она впрыснула что-то в капельницу с лекарственной смесью, я почувствовала невыразимую боль. Мне показалось, я больше уже ничего не чувствую, кроме этого сгустка боли, который стал мной. Я не могла поверить, что собираюсь сделать это с ним, что я такая же трусливая, такая же малодушная и бесполезная, как и многие другие. Но когда я уже подошла к двери и оглянулась, а медсестра уложила Ремингтона, поправила респиратор и он начал успокаиваться и расслабляться, я улыбнулась ему в ответ на его отчаянный взгляд. Ненавидя себя за свою фальшивую дрожащую улыбку, я ушла, оставив его навсегда.

Мне невыносимо было думать, что, когда он проснется и глаза его снова станут голубыми, то может не вспомнить, что я говорила, или где была, или что со мной случилось. Но я просто не могла остаться.

Я нашла Райли в кафетерии и показала ему конверт, который несколько дней назад купила у одной из медсестер.

– Я ухожу, Райли. Мой контракт закончился несколько дней назад. Просто… попрощайся с Питом и, пожалуйста… – я протянула ему конверт с именем Ремингтона, отметив, как сильно дрожит моя рука, – отдай это ему, когда… его глаза снова будут голубыми.

Тем же вечером я улетела в Сиэтл. Сидя в самолете, безвольно откинувшись на спинку сиденья, чувствуя себя такой же тяжелой и пустой, как заброшенное здание, и глядя невидящим взглядом в окно, я гадала, пришел ли Реми в себя и читает ли мое письмо. Я тысячу раз мысленно прокручивала то, что написала, и тысячу раз перечитывала, когда писала его на третью ночь в больнице, когда уже точно решила, что не останусь с ним.