Люди черного дракона

Шел названый сын старого Соломона Каца — первый голем Черной реки Перчик-Мойшке. Был он красив, как шатры Кидарские, прекрасен, как нарцисс Саронский. Глаза его, мертвые, голубиные, оставались закрыты, а волосы сбегали по челу, подобно стаду коз, сходящих с горы Галаадской. Как лента алая, были губы големовы и, как половинки гранатового яблока — ланиты его. И шея его — как столп Давидов, возведенный для щитов, и сотовый мед капал с губ его. И шел он как живой, но без единого дыхания, и только черная кровь медленно капала из отверстий на теле его — отверстий, которые прорыли в нем предательские ночные пули.

Шел десятилетний Денис Петелин, с глазами некогда синими и зоркими, как ружейный выстрел, а ныне ослепшими от горя и слез, поднятыми вверх, к несуществующим небесам, куда думал он полететь в последний день жизни своей, но куда так и не добрался. За ним шла, горбясь, его мать, безымянная лесная карлица, которую когда-то отец его, Григорий Петелин, стыдясь, изгнал из наших краев и которая умерла на чужбине от горя по своему ребенку. Следом за ними, мерцая и глядя вниз, в холодную бездну, шла возлюбленная Дениса, маленькая Рыбка, Сяо Юй.

Шел, придерживая пустой окровавленный живот да-е Гао Синь, за ним тяжело, будто тащили их насильно, влеклись убийцы его, белые офицеры капитан Соковнин и поручик Горышников. Рты и легкие у них были забиты серой могильной землею, но выплюнуть ее они не могли, ибо рядом дымными тенями, ни живыми, ни мертвыми, парили два черноглазых демонавэйфанженя.

Неторопливой походкой прошла старшая дочка тихого Менахема Бейла, бережно баюкая на руках вечно мертвого сына Иосифа. За ней поспешал безумный муж ее, старый Ма Фань с широким, дважды окровавленным ножом в костлявых, перевитых жилами руках. Следом за Ма Фанем хотели идти, но не могли — ползли по полу, извиваясь, как черви, две старшие жены его, убийцы маленького Иосифа, и кровавые слезы градом лились из перерубленного горла, и горло это было одно на двоих, как одно на двоих было преступление.

Еще дальше, не смея приблизиться, двигалось все семейство китайца Саши, первого мужа Бейлы: сам Саша, отец его Сы Жу и мать его, жестокая свекровь, не дававшая бедной Бейле ни отдыху, ни сроку. Все семейство тут было, кроме маленькой сестры Саши, Сы Юй, которую пощадили небеса за доброту ее и юность. За ними неотвратимо, словно ангел, следовал Натан, некогда смуглый, чернокудрявый, с веселым цыганским взглядом, с повадкой конокрада, а теперь мрачный, с холодным жестоким огнем в глазах, с веревкой на шее, с багровой полосой, оставшейся на нем после того, как удавился он на березе.

Шел пьяный, влюбленный и плачущий капитан Накамура, шел старый Соломон Кац, вставший живой преградой между лекарем Рахмиэлем и красной девкой Вариолой, шел сам Рахмиэль, мертвой хваткой вцепившийся в руку ангела смерти тысячеокого Малхемувеса, стреноживший его, спутавший по рукам и ногам, ведущий с ним вечную борьбу, словно был он не смертный человек, а сама жизнь, радость, надежда и прощение… И шли многие, и многие, и многие наши бываловцы — все, кто некогда перешел смертную черту: во имя спасения ли другого, во имя любви или, напротив, для предательства и уничтожения…

Когда я проснулся, дверь в Большом доме была открыта настежь, будто не была она границей между жизнью и смертью, а была обычной калиткой между пространством внешним и внутренним. Я потянулся, поднялся с пола, направился к светлому прямоугольнику, откуда вливался в дом яркий теплый свет. Сделал шаг за порог — у ног моих, предупреждая, квакнула Бабушка Древесная лягушка.

Я поднял глаза и остолбенел — передо мной, прямо у крыльца, плескались воды Черного дракона. За ночь река разлилась необозримо широко, такого наводнения не припомнили бы и старожилы. Вода, пронизываемая ярким утренним солнцем, сияла, прозрачная, посверкивала, жирные амурские голавли с неторопливым любопытством шевелились среди лесных корней, пузатая рыбья мелочь шныряла там и сям, пускала в глаза блестючих солнечных зайчиков. На высоком пне сидел матерый, мокрый, взъерошенный на манер кота соболь, ошалело вертел головой по сторонам. Увидев меня, сиганул на ближнюю ель, стремительно взбежал наверх, длинно скакнул пару раз среди ветвей и замер, затих, высматривая меня любопытным глазом.

Но если здесь было столько воды, то что же творилось в селе?

Я шагнул вперед… Серебристые мальки кинулись врассыпную, осторожно попятилась более крупная рыба. Я сделал еще шаг, второй, оказался сразу по пояс в воде, ногу мою туго опоясала зеленая водоросль. Вода была такая холодная, что, если бы взять ее в рот, наверняка заломило бы зубы. Я продрог в одно мгновение, малодушно оглянулся на Дом. Старый, теплый, крепкий, он казался теперь таким надежным, он мог укрыть от любых невзгод. Но в затопленном селе были мои родители, и там была Ди Чунь. Успели ли они спастись, влезть на крышу, на дерево, уплыть на лодке? Или предательские воды поднялись так быстро, что не дали им шанса, захлестнули их прямо во сне?