Люди и боги. Избранные произведения

Сердце ее загорелось, глаза начали сверкать. Но она сдержалась и стала себе выговаривать: «Какая я нехорошая! Она так много помогает Бухгольцу; она добыла для него пособие; она устроила его выставку; она благожелательно располагает к нему людей. А я плохо отношусь к ней, дурно думаю о ней». Но чувству зависти, что сделать все это для Бухгольца смогла не она, а другая, этому чувству она никакого противодействия не могла в себе найти. Оно всецело овладело ею, она покраснела и со злостью кусала губы.

— Все это не нужно было… Не будь этого, для Бухгольца, может, было бы гораздо лучше, — пыталась она себя уговорить.

Но в душе она знала, что это не так, что Бухгольцу это нужно, что не может художник без этого жить. Она видела его раньше… И видит теперь, как он, словно ребенок, радуется предстоящей поездке в Европу. Как он дрожал, готовясь к выставке, думал о ней целые ночи! И тут неведомо откуда выплыла мысль, от которой она содрогнулась. «Ведь мисс Фойрстер была бы хорошей женой для Бухгольца. Она была бы ему подмогой в жизни. А я, чем я могу ему помочь? Что я могу для него сделать? Все, что я могла, я уже сделала. Теперь я ему уже не нужна, и он будет чувствовать себя несчастным со мной. Что я могу сказать ему об искусстве? Мисс Фойрстер так образованна, так много знает, так много может ему помочь, так много может для него сделать».

И помимо воли ей представилось, что Бухгольц не ее муж, а она не его жена, он — брат, близкий, близкий друг. Двойра думает о том, как сделать для него благо, и, сравнивая себя с мисс Фойрстер, приходит к заключению, что Бухгольцу лучше всего уехать в Европу с той, а не с ней… Мисс Фойрстер, с ее образованием, красотой, добротой, уменьем обходиться с людьми… Бухгольц будет так счастлив с ней.

«Боже, боже, что за мысли у меня, о чем я думаю! Нет, нет, это не так. Я нехорошая, дурная.

Это мой Бухгольц, и я не дам отнять его у меня. Я, я нашла его для себя, я увидела его, когда никто, никто его не видел. Он сам это сказал, сам… Без меня он будет несчастен… не сможет ничего делать. Он сам это сказал, сам». — Ее губы дрожали.

«А будет ли он вправду несчастен без меня, когда он будет с ней?» — эта мысль сверлила ее мозг, сердце сжималось.

В эту минуту она вдруг увидела мисс Фойрстер, та улыбалась ей так дружелюбно, что перед этой улыбкой растаяли все сомнения.

— Где ты была, маленькая Двойра? Я ведь сегодня совсем тебя не видела. Вы с Бухгольцем обязательно должны сегодня прийти ко мне. Я собираю общество, чтобы отпраздновать успех Бухгольца. Ты обязательно должна прийти, будут все наши друзья: Мошкович, Фрейер, еще я пригласила Ноделя и много новых друзей, которых Бухгольц должен знать.

В эту минуту она заметила появление в зале нового лица.

— Прости, маленькая Двойра, я должна Бухгольца представить этому господину. Он редактор газеты и может много сделать для Бухгольца. До свидания, до вечера! — Маленькими шажками она быстро удалилась и, подставив Бухгольцу свой обнаженный локоть, подвела его к новоприбывшему господину.

«Я на вечер к ней не пойду! — решила про себя Двойра. — Как это она его подхватила!..»

Ей стало грустно, хотя для этого не было никаких оснований, она незаметно исчезла из зала и вышла на улицу.

Пятая авеню оживлена, взад и вперед мчатся автомобили, взад и вперед проходят люди, а солнце сияет так светло и празднично. А ведь она свободный человек, нет нужды работать, она тоже может наравне со всеми этими людьми гулять по Пятой авеню — она ведь скоро едет в Париж. Бухгольц сам сказал. Он свято обещал. И все же ей грустно. Наверху, в вышине, над центральным парком, который виден отсюда, небо шире и просторней, светлые облачка там сбились, синие облачка появляются и исчезают. С чего это она стала думать о каких-то облачках?

Вдруг ей становится страшно. Глубокое раскаяние гложет сердце, и она говорит самой себе:

«Значит, уже так и будет… Значит, уже так и будет», — повторяет она про себя эту фразу.

«Что же я за дура такая!» — Она начинает смеяться, и слезы выступают у нее на глазах.

Ей хочется остаться одной, спрятаться от людей. Она садится в автобус, идущий по Пятой авеню, и едет домой.

Дома, магазины, люди, автомобили появляются и исчезают… Порывы вспыхивают, порывы гаснут, она то и дело повторяет про себя: «Значит, уже так и будет; уже так и будет… Но ведь не может же так быть! Не должно же». — Снова появляются слезы, и она вытирает их платком.

Она приходит домой, бросается на койку, зарывается лицом в постель, лежит и бормочет про себя:

— Почему? Почему?

Все, что она пережила, проходит перед ней, перед глазами встает последнее — то, что она перенесла ради него в «том институте».

— Не может же быть! Не может же быть! Почему я так думаю? Что за черные мысли у меня?

Сумей она, самой себе пощечин бы надавала.

Что-то приходит ей на ум, она вскакивает с кровати, умывается, красиво причесывает волосы, расправляет на себе платье, отыскивает красивый цыганский платок, который Бухгольц любит, нацепляет на себя новые бусы и садится ждать Бухгольца.