Люди и боги. Избранные произведения

Много лет назад из Лодзи, отработав там сезон, приехал как-то на межпраздничные будни[35] домой старший сын Голды, башмачник Хаим, и стал втихомолку шептаться о чем-то с сыном Антонии столяром Антеком. Праздник уже миновал, а парень все еще не собирался в обратный путь к своему мастеру, только и делал, что сновал взад-вперед — то в дом, то из дому. Мать сердилась на него, она уже и хлеб в ларе заперла на замок. Вдруг в одну прекрасную ночь оба парня, Хаим и Антек, бесследно исчезли. Искали тут, искали там — нет парней, как в воду канули. Еврейка стала ссориться с полькой, полька с еврейкой. Одна говорила: твой сын подбил моего; вторая твердила обратное.

Так длилось это до того самого чудесного летнего утра, когда Голда и Антония, стоя у дверей лачуги и приправляя мучицей борщ к обеду, изливали друг перед другом душу:

— Где бы они теперь могли быть?

— В море, наверное, утонули…

— Вот и расти детей на съедение рыбам!..

— А может, они живы? — пыталась обнадежить себя еврейка.

— А может, они живы! — поддержала ее полька.

— А может, им привалило счастье?

— А может, у них уже собственные поля и дома?

— И еще помогут бедной матери на старости?..

Вдруг появилась почтальонша Ханеле.

— Голделе, Голделе, дай вам бог узнать добрые вести — для вас есть письмо!

— Откуда письмо?

— На конверте лодка — из-за моря…

И почтальонша передала Голде пакет.

Такое же письмо было и для Антонии.

Женщины разорвали конверты, и в руках у них очутилось по фотографии: два господина в шляпах, у каждого в левой руке трость, а правую они, здороваясь, пожимают друг другу.

Женщины всматривались в фотографии — то ли сыновья, то ли не сыновья? Кажется — они, но вроде ряженые…

— Мой Хаим! — вырвался всхлип у еврейки.

— Плоть и кровь моя! — расплакалась полька.

Когда первое волнение прошло, обе стали разглядывать своих вновь найденных детей.

— Мой Хаим нисколько не изменился, — сказала еврейка.

— Мой Антек тоже не изменился… Полюбуйся только цепью на жилете, перчатками — точно сын Зунделя.

— А мой, видишь, носит цилиндр, совсем как граф Потоцкий.

— Ну, как, еврейская кровь, на дурное подбил мой твоего?

— Что уж мог бы твой надумать, когда бы не Хаим? — ответила польке еврейка.

— Еще неизвестно, что он за счастье там нашел… Навесил золотую цепь на жилет, а старую мать забыл…

— Надо пойти к учителю Мойше, пусть прочитает письма.

Женщины закутались в платки и с письмами отправились к учителю Мойше. Учитель прочитал им, что дети «извещают о своем добром здоровье и желают то же самое услышать от своих дорогих родительниц». Они не забыли своих старых матерей, писали далее сыновья, много мучений пережили они прежде, чем прибились к делу. Теперь оба работают в одной мастерской и зарабатывают пятнадцать долларов в неделю. Но не всегда есть работа. Каждый посылает своей матери по ассигнации и обещает не забывать о ней и дальше. Кончали они письма тем, что целую ночь сидят и пишут эти письма, лампа уже гаснет, и приходится кончать…

В конверты были вложены две синие бумажки, за которые Лейбуш Шпилетер после долгой возни выплатил им по семь рублей пятьдесят копеек.

На следующий день обе женщины отправились на кладбище поставить в известность своих мужей, что дети нашлись, что они не забыли о своих старых матерях.

Так эти две женщины долгие годы до смерти своих мужей и долгие годы после смерти своих мужей жили по соседству в маленьком полуразрушенном домике, что на той стороне речки, где женщины стирают белье. Бог весть каким образом досталась эта маленькая лачуга в совместное пользование еврею и поляку. Принадлежала она, говорят, какому-то попу, оставившему после себя шесть душ детей и денежный долг еврею, а когда эти «души» поделили между собой наследство, еврей взыскал этот долг по доле с «души» — короче, получилось, что половина этой лачуги принадлежит еврею. Строение нуждалось в брандмауэре. Дождевые потоки, стекавшие с крыши амбара Файерштейна, падали на крышу лачуги, разрушали тонкие стены, и сосед-поляк постоянно втолковывал соседу-еврею, чтобы тот купил материал, за это он обещал своими руками выложить кирпичную стену. У еврея же денег «как раз» не было. Так оттягивалось это с года на год. Еврей давно уже выплатил приданое своим дочерям, которые уехали со своими мужьями — одна в Африку, другая аж в Канаду. Домишко же все еще оставался без брандмауэра.

Между тем поляк в досужее время тащил к себе домой валявшийся на улице кирпич, не нужный никому камень. Собрав достаточное количество материала, он принялся за работу — сам выложил свою часть стены, а водосток с амбара Файерштейна отвел на крышу соседа. В сильный дождь тонкие стены квартиры еврея тряслись, а с потолка текло так, что на кровати, на стол и на шкаф приходилось подставлять под потоки воды горшки, тарелки, противни и тазы.