Люди и боги. Избранные произведения

Меня будто снесло с лестницы. Вышел на улицу. Лавки закрыты, витрины заколочены. Люди толпами бродят по тротуарам, спокойно, сдержанным шагом, держась за руки, плечо к плечу. И кажется, что во всей этой массе людей живет одна душа, душа единства…

Подходит человек, молвит слово и исчезает. Никто не знает, как и почему, но люди уже сошли с тротуара, заняли улицу и шагают.

Две шеренги высоких домов тянутся по обеим сторонам улицы и теряются где-то далеко в тумане. А между обеими шеренгами — народ, море голов.

А над морем плывет, словно парус, красное знамя и указует путь.

Не золотом тканное, не богато украшенное — это рабочее знамя. Темной ночью во мраке погреба мать-Нужда сучила нитку, сестра-Чахотка (с табачной фабрики) заправила нитку в станок, а братец-Голод ткал полотнище знамени.

В кровь макали нитки, в кровь убитых, в кровь нищих, затравленных нуждой и безысходной бедностью.

Развевайся, шуми над морем голов, Нищета! Оттачивай слово свое и кинь его людям в лицо! Слово сильное и твердое, как молот твой, как рука твоя!

Из тысяч грудей — один зов, один крик, один глас: «Клятва», как слово божье, как вихрь, вырвавшийся из скопища ветров, несется по улице. Отдельного человека не стало: каждый сделался частью, частицей того большого, что в пламени единения необычайной, неведомой силой слито в единое целое.

Празднуй, беднота, свой праздник, свой красный праздник — праздник твоих убиенных!

Появились солдаты.

Рота. На минуту они остановились. Остановилось на минуту и шествие. Как будто ничего не произошло: массы слились и притихли. Две силы с минуту смотрели одна другой в лицо.

Еще не знали, началось ли уже… Еще не поняли, что случилось. Какой-то ветер пронесся над нашими головами.

«Тр-р-рах-х-х!..»

То в одном, то в другом месте люди пригнулись к земле, так что в море голов образовались провалы.

«Тр-р-рах-х-х-х!»

Ветер сорвал с меня шляпу.

Мой товарищ Аврам клонится книзу.

— Что с тобой?

Не отвечает.

— Ищешь что-нибудь?

Ноги его скользят по мостовой.

Наклоняюсь, щупаю… Что-то течет у меня по руке,

— Что такое?

Кто-то повалился на меня.

Моя голова упала на что-то мягкое…

Очень темно в глазах…

Среда.

Раннее утро.

Мир еще погружен в полумрак, то тут, то там из тумана высвобождаются ряды высоких домов — улица.

Улица пустынна — ни человека, ни лошади, ни собаки…

Только частые патрули с городовыми во главе шныряют по опустошенным улицам — печальным, осиротевшим. Кажется, что обитатели их вымерли. В каждом доме — покойник, накрытый черным… Солдаты охраняют входы в подвалы…

Похоронные процессии тянутся по улице — от больницы до кладбища — жертвы демонстрации в понедельник. Черный гроб тащит слепая лошадь. Впереди — крест, за гробом — мать или отец…

Они перемешались — солдаты и участники процессий, и металлические кресты выглядывают из-за стальных штыков. Похоронные дроги тащутся, как возы с углем с Товарной станции по Желязной улице…

Кто вы — юные жертвы? Запечатлены ли хотя бы ваши имена?

Мой товарищ Аврам! Быть может, и твое тело покоится на одном из этих возов? Но я этого воза не узнал: все они одинаковы.

Крест впереди, мать или отец позади — и с обеих сторон патрули.

Я пишу эти строки, а передо мною — платок, пропитанный твоей кровью, твоей юной кровью.

Кровь Аврама! Я знал тебя, знал твои страдания, но знал я и твою веру, твои стремления, ради которых ты так бурлила в жилах Аврама…

Кровь Аврама пролита на Маршалковской улице. Знал ли дворник дома сто пятьдесят три по Маршалковской, что кровь, которую он смывал с камней, — твоя кровь, твоя молодая, живая кровь?!

Я ее знал!..

Спустя два дня.

Пятница.

Я вышел на улицу.

В двух-трех шагах от моей двери меня встретил патруль. Стражнику, который вел патруль, моя внешность, видимо, не понравилась. Он подошел, меня окружили и велели идти. Иду. С минуту я один; но вот проходит еще один еврей, он оглянулся, и стражник его заметил. Он мигнул солдату — и вот мы уже идем вдвоем.

— Здравствуйте!

— Добрый день!

— Помолился, позавтракал, вышел на улицу — грош какой нибудь заработать… Жена ждет с обедом… Так вот на тебе — веселая история! Чтоб им так плясать хотелось, как мне хочется с ними шататься по улицам!..

— А что поделаешь?

— Когда мы в неволе! — добавляет он. — Однако долго он нас водить будет?

— Пока не надоест.

Но недолго мы были вдвоем. Вот уже и третий с нами — мальчик-подмастерье с каким-то свертком в руках.

— Следзя мам![51] — говорит он, показывая селедку, с которой стекают капли рассола.

— Ничего, иди, иди!

— Меня майстрова[52] послала за селедкой и хлебом, а он меня в участок ведет… Она там небось давно уже ждет меня! — говорит нам парень.

— Ешь пока селедку, а то как бы ее у тебя не конфисковали в участке.

— А вы думаете… Я так и сделаю! — парень ломает селедку пополам. — Может, вы хотите, дяденьки, попробовать? — предлагает он нам половину.

Мой попутчик не хочет.

— Хочешь, брат? — обращается он к солдату, идущему рядом с ним.

— Давай, брат! — говорит солдат, прячет селедку в рукав и посасывает украдкой, будто курит, стоя на часах.