Люди на войне

Письмо твое, любимый мой, получено вчера.Пишу сегодня я ответ, чтоб ты забыл меня.Я без тебя не пропаду, другого полюблю.Получше друга я найду и дочку прокормлю.

Хоть дочь похожа на тебя, тебе ее не знать.Есть мать родная у нее и может воспитать.А если спросят у меня: «Кто дочери отец?» —То я скажу: «На фронте есть один такой подлец».За правду ты меня прости. Всему виной война.

Не будь ее, тогда бы я не встретила тебя.Но знаю, много вас таких. Но я умнее всех.Теперь меня не проведешь. Потерян ваш успех.

В цитированном выше стихотворении Симонова, признанного партийным руководством вредным, точно подмечена моральная дилемма времен войны: что нравственно — хранить верность любимому или согреть «теплом неласкового тела» человека, для которого эта близость с женщиной, возможно, станет последней в жизни? Что вообще в отношениях между мужчиной и женщиной морально и аморально перед лицом смерти?

Дневник Ирины Дунаевской дает интересный материал для размышлений на эту тему. Дунаевская вышла замуж за три с половиной месяца до начала войны. Восемнадцатого июня 1941 года ее муж Владимир Грацианский защитил кандидатскую диссертацию (большая редкость в то время!) по биологии. В июле 1941‐го он вступил добровольцем в народное ополчение, 16 сентября был убит.

Дунаевская хранит память и верность любимому, отбиваясь от домогательств сослуживцев. Любопытно ее практическое наблюдение: «Для спокойствия души женщине во фронтовых условиях следует жить в подразделении, командир которого не имеет своего отдельного помещения».

Интеллектуалка и недотрога Дунаевская чувствует себя одиноко среди сослуживцев. «Я не могу жить по широко исповедываемому на фронте принципу „война все спишет“. Я следовала, следую и буду следовать велениям собственной совести, принципам нравственности, не зависящим от того, сколько мне суждено прожить — час, день или долгие годы» (7 ноября 1942 года). Единственным другом становится Израиль Дворкин, старший коллега — переводчик и пропагандист. Однако он хочет чего-то большего, чем дружба. Твердокаменная Дунаевская записывает:

Дворкин давно твердит, что любит меня. Что ж поделать! Я-то его — нет. Он — славный, я испытываю к нему настоящее дружеское расположение, благодарность за то, что служит мне здесь опорой. А люблю по-прежнему Володю и ни с кем другим физической близости не хочу: нет любви — нет и желания! Соглашаться на мимолетные связи — только душу травить (18 ноября 1942 года).

Наконец у нее возникает симпатия, как будто отличающаяся от просто дружеской, к Самуилу (Миле) Харитону, тоже переводчику и пропагандисту, в мирной жизни — учителю математики. Однако она сдерживает себя:

Миля очень мил. Но я не выйду замуж до конца войны: обстановка шумная и неуютная, можно снова потерять мужа. А замуж выходить можно раз, можно два, но не до бесчувствия — ведь есть мораль и брезгливость. Ребенок сейчас — нелепость, а аборты, в особенности до первых родов, — гадость (27 августа 1943 года).

Два месяца спустя Миля был тяжело ранен, ему ампутировали обе ноги. Дунаевская, узнав об этом, поспешила в госпиталь. Харитон был без сознания.

При виде такого страдания колебаться не приходится, — записывает Дунаевская в тот же день, — и я прошу сестру сказать ему, когда он очнется, что приходила ЖЕНА (выделено в тексте. — О. Б.). Оставляю папиросы и письмо, в котором сказано то же самое, что я попросила передать на словах (21 октября 1943 года).

Ни выкурить папиросу, ни узнать, что у него появилась жена, Самуилу Харитону не пришлось: он умер в тот же день, не приходя в сознание.