Люди с чистой совестью

— Я понимаю, но ведь, кроме ума, есть еще у людей и сердце и нервы. — Поставив ногу на камень, чтобы выпрыгнуть наверх из блиндажика, он вдруг повернулся ко мне: — А ты знаешь, я давно хотел сказать тебе. Я тебе завидую. Мне кажется, после войны тебе легко будет жить на свете.

— Вот как! Почему же?

— Никогда не терять спокойствия и весело переносить беду — это то, чему всю жизнь я хотел научиться. И, кажется, так и не сумел. Ну, ладно. Думай, думай. А Гартмана — расстрелять немедленно!..

Затихла шуршавшая под его сапогами земля, ручейками ссыпаясь вниз.

Повторив подошедшему Базыме те же выводы, я вслух думал:

— Это наверняка так. В основном наверняка. Может быть, есть еще неизвестные нам детали. Но и они, вероятно, не в нашу пользу. Но выход, выход где?

Базыма развел руками и уткнулся в карту.

— Брось, Базыма! Как будто она может о чем-то рассказать, кроме того, что все высоты вокруг нас заняты войсками, в долинах, пересеченных шоссейными и железными дорогами, тянутся составы и гудят автомашины резервов генерала Кригера. И второй месяц надоедливо воют уже привыкшие к нам «мессеры».

«Добре было Денису Давыдову! Его авиация не чипала», — вспомнилась ворчливая дискуссия Ковпака со своим предшественником. Мысленно соглашаюсь с дедом: «А что бы действительно Давыдов делал в нашем пиковом положении?»

И, улыбнувшись сравнению, не слушая Григория Яковлевича, толковавшего мне, что высота 996 намного выгоднее для обороны высоты 1006, хотя она и ниже, я, напрягая память, вспомнил знаменитый «Дневник партизанских действий». Как будто бы эта истрепанная, плохо изданная книжечка могла заменить нам сейчас и потерянные в горах Полянички пушки, и брошенный тол, воскресить Семенистого, Черемушкина и Чусовитина, исцелить раны товарищей или хотя бы спасти живых от неминуемой гибели. И вдруг оказалось, что может!

Я вспомнил применявшуюся казаками Дениса военную хитрость, настолько простую, что во время чтения, вероятно, никто из нас не восхищался ею. Но, кажется, это был единственный способ для отряда Ковпака вырваться из безнадежного положения.

Нападая в конном строю на обозы и колонну отступающей французской армии, Давыдов всегда назначал место сбора своим казакам в стороне от главной дороги. Обычно это было село всего в двадцати — тридцати километрах от тракта. Лихие налеты Давыдовских партизан вносили панику и смятение в ряды врага и чаще всего кончались полной победой. Но в пылу боя люди увлекались. Нарвавшись небольшой группой на сопротивление большой группы французов, еще не потерявшей боеспособность, Давыдов иногда оказывался лицом к лицу с угрозой полного разгрома отряда. Тогда перед Денисом Давыдовым было несколько тысяч пехоты и кавалерии, способных не только отразить удар нападавших партизан, но и преследовать и уничтожать их. Часто это были ветераны наполеоновской гвардии в высоких медвежьих шапках. От этой гвардии, по словам самого Давыдова, отскакивала казачья удаль давыдовских партизан, как горох от железного щита. И вот в такой опасный миг раздавался условный свист, и по этому сигналу казаки рассыпались во все стороны — кто куда. Преследование прекращалось, окружение становилось невозможным, так как противник таял, по одиночке скрываясь в лесах, болотах. А через сутки отряд вновь собирался в условленном месте.

— Только Давыдовским маневром можно вырваться из цепких лап Кригера. Надо разбить отряд на пять — восемь групп, во главе их поставить доверенных и опытных командиров. Прорвавшись в одну ночь всем отрядом в одном направлении, рассыпаться во все стороны. Расходиться на юг, на север, на запад и восток. Распылить внимание и силы врага. А затем, через две недели, ну, месяц в крайнем случае, собраться в условленном месте. Как думаешь, старина?

Базыма недоверчиво покачал головой.

— Так-то оно так. Но это тебе не французы… И не леса Смоленщины… И не зима 1812 года.

Мы задумались. И снова, подвергая сомнению только что возникший план, я почти реально услышал скрипучий голос Ковпака: «Добре було тоди Давыдову, его авиация не чипала».

Обдумал еще раз план в деталях.

— Нет, другого выхода нам не найти.

— Ну, ладно. Пойдем к комиссару, — и Базыма аккуратно сложил карту, сунул очки в очечницу и, кряхтя, стал карабкаться из ямы.

Руднева мы нашли на вершине Синички. Так же, как и высота 1713, она была увенчана огромными гранитными скалами. Как будто дети великанов, играя, натаскали их, рассыпали огромными пригоршнями эту небесную гальку на верхушке заросшего травой муравейника и назвали ее именем маленькой птички — синички.

Комиссар лежал на скале. Подложив обе руки под голову, он молча глядел на небо. Там кружились «мессеры».

Базыма кашлянул.

— Тут дед-бородед кумекает насчет Давыдовского маневра. Не пойму я, Семен Васильевич, но что-то в этом деле есть.

Комиссар молча кивнул головой.

Базыма по привычке расстелил карту, пододвигая ее к Рудневу. Тот отстранил его рукой:

— Погоди, не надо. — И затем ко мне: — Я говорил с командиром. Он почти согласен. Ну, давай! Что ты придумал?