Люди с чистой совестью

— А стратегия — народная. Вот оно, брат, що… Мы не утекать от него сегодня решили. Мы по-новому наступление ведем. Был один отряд — стало шесть. Были большевики на одной горе, угрожали они одному городу, а завтра будут угрожать шести городам, шести станциям, шести мостам. И в своих действиях щоб каждую минуту думав, как нас учит товарищ Сталин в своих приказах…

Щоб бить врага крепко, умело. И не выпускать ни одного врага, прорвавшегося на нашу землю в качестве…

— В качестве оккупанта…

— Ну да. И щоб не дрогнула у тебя ни рука, ни душа, ни сердце. Яка бида бы ни случилась з тобою и з хлопцямы… Поняв?

— Понимаю, Сидор…

— От же ни черта ты не понимаешь… Я ж усю твою тактику до горы раком… Ну, да з головы на ноги, то есть поставив. Що главное?

Я молчал.

— Кажи, що главное в нашем деле?

Из-за деревьев выглядывали связные, интересуясь, почему же командир так распекает своего заместителя. Повернув голову за моим взглядом, Ковпак махнул на них рукой…

— А киш-ш… Ну, говори: що главное?

— Главное — народ, Сидор Артемьевич! Потому что…

— Правильно. Ну, ступай… Позови мне Павловского. Но ты не на словах… ты на деле про это думай. От тогда я буду знать наверняка, поняв ты меня чи не поняв. Теперь так: начальник штаба у тебя Васыль? Ничего. Грамотный. Карту добре читает. Лейтенант. А комиссаром назначаю Мыколу, того, що з пушки на Припяти стриляв.

— Москаленко?

— Ага. Ничого парняга. Случаем на подполье придется перейти, так лучшего и не надо. Можешь на него положиться. Я его еще с довойны знаю.

К нам подходил Павловский. Вся хмурость сразу куда-то сошла с лица Ковпака. Разгладились морщины, подобрела бородка, из-под бровей заблестели улыбкой глаза.

— Ну, Петро, ни пуха тебе, ни пера… До встречи на условленном месте…

Он крепко обнял меня, и мы расцеловались.

Уже уходя, не оборачиваясь от волнения, я все же услышал, как тем же скрипучим голосом Ковпак спросил Павловского:

— Ну, радуешься, Михайло?..

— А на дидька лысого мне радоваться, товарищ командир, — загудел Павловский.

Дальше я не слышал, о чем они говорили…

Только проходя мимо минут десять спустя, Павловский посмотрел на меня неодобрительно…

— 3 тобою, бач, як ласково балакав… А мене вже навхрест и навпоперек… И так: поняв? И разэтак: не поняв? Эх, и на черта тая война? Уже скорей бы кончилось все… Пускай бы по хозяйству меня ругали… Пускай хоть дручком по шее бьют — на все согласен… Но щоб за поганого фашиста я от своего любимого командира нагоняи получав? Не согласен.

— А попрощался он как, Михаил Иванович? — перебил я Павловского, зная, что его длинные ворчливые речи кончаются всегда после первой паузы…

— Попрощався?! Ну, как попрощався… По-солдатськи попрощався… Троекратно расцеловались. Мы же, брат, одни тут еще с гражданской, солдаты… Прощались, как полагается… — И Павловский отвернулся от меня, голос его дрогнул.

Взглянув между деревьями, я увидел Ковпака и Матющенко. Ковпак сердито чертил палкой по земле, а Матющенко с виноватым видом стоял перед ним. Одна рука его усиленно чесала затылок.

Его я уже не стал дожидаться и пошел к Базыме.

Еще когда в общих чертах рождалось это рискованное дело, мы в штабе пришли к выводу: из шести групп обязательно должна погибнуть одна. Немцы, увязавшись за первой попавшей в их поле зрения группой и приняв ее за весь отряд, навалятся на нее всей силой. Но тем временем остальные пять уйдут. Кто будет этой жертвой, никому не известно.

Пять маршрутов было горных, а шестой — в степь. Давая возможность каждому из командиров выбрать себе маршрут, я с волнением ожидал, что мне выпадет… «Неужели придется идти в горы?» — думал я. Но, к моему удивлению, все пять горных маршрутов были разобраны. Я сказал Базыме:

— Ну что ж. Значит, моя группа пойдет в степь.

И, поймав мимолетный взгляд, брошенный Базымой на Матющенко, я понял: на нас смотрят как на смертников. Но Вася, мой начштаба, глазами сказал мне: «Если жив комиссар, значит он будет с нами».

Комиссар! Он и сейчас незримо присутствовал здесь. И, глубже проникая в суть нашего маневра, я думал:

«Там, на Синичке, Руднев сказал: «Еще рано». А тут бы он, как и Ковпак, сказал: «Пора!»

Нет, мы должны найти его.

Кем же был для партизан Ковпака этот человек?

Путеводной звездой прошли через нашу молодость герои борьбы за Октябрь, люди восстановления, герои пятилеток, стахановцы, пятисотницы, ударники, герои созидательного труда и воинского подвига. Страна знает Стаханова, Чкалова, Изотова, Хетагурову и многих других, давших свое имя движениям, порывам, взлетам ввысь, вперед. Но не всегда известны имена истинных творцов, которые воспитали этих людей. Это люди партии, люди, остающиеся часто безыменными. Так мозг часто говорит: «Это сделали мои руки», — а сам остается в тени. Инициаторы многих дел — они-то и есть движущая сила истории. У них есть свое великое имя. Это — большевики.

Они не умирают! И даже если падают на поле боя, все равно не умирают! И даже если комиссар погиб… Нет, не может быть. Ведь с ним были Соловьев, Деркач, комендант Петя Скрыльников, Дудка, Галя Борисенко… Они могли унести его, раненого, в горы…