Люди суземья

— Все впереди, Гера! — ответил Петр. — Дай отсенокосничать, и твое предложение будет принято, как говорится, единогласно! — он снял часы и подал их сестре. — А теперь садись на мое место: плавать буду.

Они поменялись местами. Петр встал на носовую скамеечку, обождал, пока лодка остановится, и упруго метнулся в воду.

Он плыл стремительно и красиво. Легко и свободно мелькали над водой загорелые руки. Тайная зависть снова шевельнулась в сердце Германа. Он обернулся к Кате, спросил:

— И долго он так поплывет?

— Десять минут. Потом я крикну, и он — обратно.

— А ты хорошо плаваешь?

— Не знаю.

— Отсюда до берега доплыла бы?

До домашнего берега было не менее километра — расстояние в понятии Германа очень большое, и, хотя он считал себя неплохим пловцом и даже год посещал бассейн, преодолеть его вплавь не рискнул бы.

— А чего тут плыть? Я через все озеро плавала, — ответила Катя. — Правда, не одна, а с Петькой и Мишкой. Одной как-то... страшно.

— Здорово!.. — искренне восхитился Герман.

— Мы же на воде выросли.

Странное дело, пока они были в лодке втроем, Герман чувствовал себя совершенно свободно. Он мог шутить и болтать сколько угодно, а теперь, когда оказался наедине с Катей, эта легкость вдруг пропала, и он не знал, что говорить и как себя держать. Сильно сковывало и то, что он замечал: Катя избегает встречаться с ним взглядом, будто знает о нем что-то нехорошее, неприличное. Помолчав, Герман спросил:

— Вот вы целыми днями на сенокосе. Разве не надоедает?

— Это наша работа, — бесцветно отозвалась она.

— Да. Но такое однообразие!

— По-моему, наоборот, — она пожала плечами.

— Но все равно — тяжело!

— Я и не говорю, что легко. Мы привыкли, — она встала, сложила ладони рупором и крикнула брату: — Время-а-а!..

И тотчас на этот крик отозвалось эхо сначала на одном, потом на других берегах; и долго еще звонкий девичий голос носился над тихим озером.

— Вы сколько еще сенокосничать будете? — спросил Герман, когда эхо смолкло.

— Не знаю. Неделю-то покосим. Какая погода будет…

— А потом?

— Потом другие дела будут, — Катя впервые за все время, пока плавал Петр, быстро взглянула на Германа.

— Какие именно?

— Разные.

Разговор явно не клеился.

— Тебе, наверно, надоели мои глупые вопросы? — Герман грустно улыбнулся.

— Почему — глупые?

— Мне так кажется.

— Значит, надо задавать умные, — с легким лукавством ответила она.

— А если на умные ума не хватает? — быстро спросил Герман, настраиваясь на шутливый тон.

— Надо ума накопить, — столь же быстро парировала она.

— А если это долго и ждать не хочется?

— Можно взаймы взять.

— У кого?

— У кого ума много.

— У кого его много?

— У Туйко.

Герман непонимающе уставился на Катю. Она рассмеялась.

— Один — ноль в твою пользу, — признал свое поражение Герман. — А кто такой Туйко?

— Неужели не знаешь?.. Это наш песик. Очень умный песик!..

Герману опять стало легко и весело. Ему показалось, что после этой шутки Катя тоже испытывает чувство внутренней раскованности. И она уже не отвела глаз, когда их взгляды встретились. На какое-то мгновение Герману почудилось, что он видит в этих чистых глазах всю девичью душу — нежную, светлую, не тронутую ни пошлостью, ни обманом, ни случайным увлечением.

«Да она же удивительно хороша! — подумал он. — Не просто хороша — прекрасна!..» Но застеснявшись собственных мыслей, Герман сказал:

— Если говорить серьезно, то самое умное, что я могу сейчас выдать: пусть завтра будет такой же чудесный вечер, как сегодня. Ты согласна?

— Не знаю, — она улыбнулась.

— Не знаешь? Тогда не скажу.

— Чего не скажешь?

— Ишь какая хитрая.

— Ну почему хитрая? — искренне удивилась она.

— Потому что так спрашиваешь, — Герман понизил голос до шепота и таинственно продолжал: — Я сделал одно открытие. Очень важное и очень интересное. И хотел завтра рассказать тебе о нем.

— А почему не сегодня?

За спиной послышались всплески — подплывал Петр.

— Не все сразу! Сегодня я рассказал про нашу знаменитую рыбалку.

Катя тихо засмеялась.

Петр медленно, отдыхая, проплыл вокруг лодки и проворно влез в нее.

— Ну ты и даешь!.. — покачал головой Герман. — Наверно, разрядник?

— До мастера спорта трех секунд не хватило. Представляешь, какая досада? Вот я и хочу эти секунды за лето сбросить.

В словах Петра не было бахвальства, но они остро задели самолюбивую натуру Германа.

— Тебе хорошо: тренироваться можно. А мне?.. Искусственного льда здесь нет.

— Коньки?

— Фигурное катание. Танцы на льду.

— О!.. — Петр уважительно посмотрел на Германа. — Сам я на коньках в жизни не стоял, а фигурное катание люблю смотреть больше хоккея... И какой разряд?

— Первый.

— Ух ты!.. В республиканских участвовал?

— Нет. Пока нет. Но в эту зиму — надеюсь.

Пока плыли к берегу, Катя не проронила ни слова. Она опять сидела вполоборота и смотрела куда-то за озеро, но Герману показалось, что лицо ее теперь было не столько задумчивым, сколько печальным.

Он ни разу не сумел перехватить ее взгляд даже на берегу, и только возле дома на его «до завтра!» Катя повернула голову и чуть заметно кивнула. В глазах ее — в этом Герман убедился — была грусть.