Люди суземья

Изба Маркеловых была разделена на две половины. Крашеный пол устлан домоткаными полосатыми дорожками, стены оклеены светло-зелеными обоями, окна и двери отсвечивали бледно-голубой эмалью. На передней стене, над срединным окном, красовались роскошные лосиные рога — Герман насчитал на них двадцать три отростка.

Но меблировка избы оставляла ощущение чего-то незавершенного, будто хозяева начали заменять устаревшие вещи новыми, но передумали. Были здесь и широкие старинные лавки вдоль стен, но были и современные полумягкие стулья с низенькими гнутыми спинками, и раздвижной, на поролоне, диван-кровать; рядом с громоздким посудным шкафом возле срединной стены сверкал стеклами и лаком сервант.

Особенно же Герман удивился, когда увидел в углу на треугольном столике магнитофон «Орбита».

— О, да у тебя музшкатулочка есть!

— Что? — Петр перехватил его взгляд. — А-а, есть...

— Покрутим?

— Для тебя, пожалуй, нет ничего интересного. Я вепсскую речь записываю. Сказки, предания, поверья...

Герман разочарованно присвистнул.

— Хочешь увековечить язык последних могикан?

— Последних — не последних, а через десять-пятнадцать лет будет поздно.

— Не велика потеря, — усмехнулся Герман.

— Как сказать, — Петр закрыл тетрадь, положил ее на магнитофон и взял в руки большой том в сером переплете. — Даже в этом новейшем академическом издании некоторые вепсские слова уже даны без перевода. Представляешь? Значения тех слов уже никто не знает.

— Можно посмотреть? — Герман взял книгу. — Ничего себе талмуд! — он уселся на диван поудобнее. — Никак не думал, что есть вепсский словарь.

Петр сел рядом с Германом.

— Вот я начал тебе говорить о словах. Но слова всетаки, худо-бедно, учтены, а как быть с топонимикой? Только в нашем крае десятки деревень, больше сотни озер, а сколько речек, ручьев, болот! И все это было названо. Да что озера — заливы, мысы, горушки, полянки, пожни, перекрестки дорог — всё имело названия.

— Понятно. И ты их записываешь.

— Да. Но что я знаю? Только вокруг своей Лахты. Сотую часть, не больше. Остальное бесповоротно утрачено. Разве не потеря для науки — такая брешь в топонимике? А иногда только по названиям удается ученым установить, какой народ осваивал землю. Ведь что получается, — увлекаясь, с жаром продолжал Петр. — Людям, которые когда-то опять будут здесь жить, — а я убежден, что Ким-ярь не останется на карте белым пятном! — снова придется окрещивать урочища, придумывать названия всем этим озерам, рекам, болотам...

— Когда люди уезжали отсюда, надо было им колышки поставить с табличками: деревня такая-то, озеро — такое...

Петр обиделся.

— Я думал, тебе интересно, а ты какую-то ерунду несешь!

— Но я пошутил! — засмеялся Герман. — Плохо я понимаю такие премудрости. Ты лучше скажи, на лодке кататься пойдем?

— Чаю попью, и пойдем.

— Вот и порядок.

В избу вошел Митрий. Увидев в руках Германа вепсский словарь, он хитровато прищурился, спросил:

— Не ладишь ли выучить?

— Ну что вы! Я только посмотреть.

— Дак ведь и я нарочно говорю, — добродушно признался старик и сел на лавку. — Погоди, вот с сеном управимся, дак и тебе веселее будет. С робятишками за ягодами ходить станешь, рыбу ловить, грибы собирать. На Муна-мяги Петька тебя сводит, там татарский хан похороненный...

На ужин собиралась вся семья. Прошмыгнул в кухню с пучком луковой травы белоголовый Колька, самый младший в семье, появились Иван и Нюра. Последней вошла Катя. Она вошла свободно, как хозяйка, без тени смущения на смуглом лице, и Герману показалось, что в избе сразу стало светлее.

Где-то она успела переодеться. Простенькое светло-голубое платье с закрытым воротом, перехваченное в талии узким пояском, было как раз впору и мягко облегало се. Катя прошла к столу, и на какой-то миг Герман ощутил своим лицом едва уловимое движение воздуха и тонкий аромат луговых цветов.

— Садись-ко, Герман, поужинай с нами, — сказала Нюра.

— Спасибо, я ужинал, — и не утерпел, еще раз скользнул взглядом по лицу Кати.

Темные, плавно изогнутые брови, аккуратный прямой нос, немного крупноватые, чуть вздутые губы — лицо как лицо, ничего особенного. Но в нем, как и во всей фигуре девушки, была непередаваемая скрытая прелесть, глубокое спокойствие и достоинство.

— Дак ты сядешь к столу али нет? — это уже голос Митрия.

— Пожалуйста, не беспокойтесь! Честное слово, я сыт.

— Ну и леший с тобой! — махнул рукой старик. — Был бы потчеван.

— Ты чего так? Ведь человек обидеться может! — упрекнула Нюра свекра.

— Пускай и не ломается, когда угощают.

Герман листал словарь и не прислушивался к мирной беседе за столом, хотя говорили по-русски. И вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная Петром:

— Пусть едет. Мы и без нее обойдемся. Погода хорошая, спешить не придется.

Герман насторожился: о ком говорят? Кто должен ехать? Куда?

— Ладно, — Иван глянул на Люську. — Дела справишь, и сразу обратно. Никаких кино.

— Я и не собиралась в кино, — Люська передернула острыми плечиками.

«Куда же поедет эта девчонка? — гадал Герман. — Неужели в Саргу? А где еще может быть кино?..»