Люди суземья

Служба в армии, когда он впервые познал тоску по земле детства, хоть и поколебала этот взгляд, но не настолько, чтобы он изменил свое решение. Отсчитывая по календарю дни, оставшиеся до демобилизации, он мечтал о том, как приедет домой на побывку, как на утренних зорьках будет рыбачить на туманных озерах, уйдет с Туйком за глухарями на болото, а еще будет метать в стога пахучее сено и в ночную пору пасти телят. Так пройдет месяц, а потом — прощай, Ким-ярь, и здравствуй, Ленинград! Там уже начнется настоящая жизнь. И, оправдывая перед собой тот будущий отъезд, Михаил внушал себе, что постоянно жить в обезлюдевшем Ким-ярь, пусть прекрасном и дорогом сердцу, все-таки невозможно: неинтересно и перспектив никаких.

Но все оказалось сложнее. Город напоминал о Ким-ярь на каждом шагу. Слетит на тротуар воробей — и Михаилу вспоминается, что в Лахте воробьи выводили птенцов за резными наличниками окон, а на зиму обживали скворечни; увидит на берегу Невы мальчишку с удочкой — и сердце замрет от воспоминания, как ловил окуней у мельничной плотины; упавший к ногам желтый лист напоминал золотую пору, когда в Маслозерской согре поспевает брусника и из-под самых ног тяжело поднимаются на крыло взматеревшие глухари. А когда случалось видеть человека с собакой, в памяти тотчас всплывал Туйко, картины былых охот лепились друг на друга, и Михаил ходил, как сомнамбула, работа не шла на ум.

Вот тут-то и стали вкрадываться в душу первые сомнения: не ошибся ли, что устроился в городе, а может, лучше было уехать в то же Хийм-ярь, ведь чем-то увлекли, сманили земляков те места? И прежде чем приехать домой, Михаил все-таки побывал в Хийм-ярь, и та поездка свежа в памяти, будто он и сейчас еще там, а не дома.

Он видел широкие хийм-ярские поля, разметнувшиеся по сторонам великолепной шоссейки, видел дома — просторные, светлые, видел кирпичные постройки животноводческого комплекса, совхозные мастерские и гаражи и понял: здесь уже иная, современная жизнь.

Правда, ким-ярские старики скорбели о своих оставленных избенках, ударялись в сентиментальные воспоминания, тосковали по озерам. Создавалось впечатление, что до сих пор они живут прошлым, безвозвратно утраченным. Зато сверстники жили в настоящем. Они тоже помнили свои деревни и озера, помнили заветные места в том далеком лесном краю. Но все это для них не более как детство, которое ушло, как и положено ему уходить, когда наступает зрелость. Здесь у них были свои дома, работа, а у многих — семьи и дети, которые слыхом не слыхали о каком-то Ким-ярь. И Михаил впервые подумал о том, что сам он тоже не отстал бы от сверстников, если бы отец уехал из Лахты вместе со всеми...

Особенно врезался в память разговор с бывшим однодеревенцем Афанасием Прохоровым, у которого Михаил остановился на ночлег.

Усатый здоровяк, бригадир совхозной строительной бригады Афанасий держал себя с достоинством и говорил без обиняков, даже чуть грубовато.

— Вот что, Мишка, — сказал он тогда, — зачем ты сюда приехал — не знаю, но людей не баламуть. Было время, Ким-ярь нас устраивало, — так и сказал «нас», будто был уполномочен говорить от имени переселенцев, — но времена те прошли.

Михаил возразил:

— Ты считаешь, что оставаться в Ким-ярь не было никакой возможности, а старики говорят другое: если бы молодые не переселились, никто бы не тронулся с места и Ким-ярь стояло бы до сих пор.

— Старики!.. — Афанасий усмехнулся. — Чего на них кивать? Они свое отработали, и им Ким-ярь, конечно, годилось. Для спокойной старости. А нам? Нам надо было вперед глядеть, свою жизнь устраивать, о своих детишках думать.

— Но ты забываешь главное, — не сдавался Михаил. — Ким-ярь — родина, твоя родина, моя...

— А здесь что — чужбина?

Вот тут-то и сорвалось:

— Значит, ты готов жить где угодно, лишь бы полегче, посытнее, лишь бы у тебя были полированные серванты да шифоньеры?

— Патриёт!.. — засмеялся Афанасий. — Но что же сам-то после армии в Питере приткнулся? А я — на земле остался!

Из соседней комнаты вышла жена Афанасия, белокурая невысоконькая женщина, и укоризненно сказала:

— Вы бы потише... Ведь ребята спят.

Афанасий сверкнул глазами.

— А не люблю, когда тычут такими словечками — «родина», «счастье»... Теперь моя родина здесь. Здесь пацаны родились. А Ким-ярь — я его давно из сердца выкинул. Вот так!..

Даже сейчас, вспоминая тот разговор, Михаил почувствовал, как стало гореть лицо. Прав был Афанасий, тысячу раз прав! Для него, как и для всей ким-ярской молодежи, Хийм-ярь явилось воротами в большую трудовую жизнь.

Но тот разговор — еще не все. Именно от Афанасия Михаил впервые узнал, что инициатором переселения был не кто иной, а его, Михаила, отец, в ту пору депутат райсовета и бригадир в Ким-ярь.

— Тогда сам-то он почему не переехал сюда? — спросил Михаил, пораженный такой новостью.