Люди в летней ночи

Кухня в Кулмале была маленькой и находилась в северной стороне дома, поэтому у Софии там горела лампа, когда она в воскресенье вечером во время жатвы варила кофе и вообще готовила. На ее; поле шла веселая жатва-толока. Девушки из тех, кто знаком с Софией получше, время от времени забегали перемолвиться с нею, они, мол, беспокоятся, будет ли музыкант и все такое. Кто-то отправляется на велосипеде выяснить это… В кухне тесно, большой кофейник на плите почти в темноте, но София умудряется так внимательно следить за ним, что, когда он закипает, ни капли не убегает через край, только запах распространяется по кухне, впервые за лето освещенной лампой. Знакомая девушка помогает уже накрывать на стол, берет чашки с известной ей полки… Окно открыто, с дороги слышны голоса все новых направляющихся сюда людей, слышно, что и профессор идет сюда. София выглядывает в окно и видит своего двоюродного братца, бодро шагающего рядом с молодым господином из Раухалы. У старины Матти на голове какая-то странная, красная, похожая на чепец штуковина. «А это еще что за турок?» — спрашивает профессора София, встретив его на крыльце. «Есть там еще что жать?» — спрашивает профессор в ответ и направляется в сторону поля, где голоса жатвы сливаются в единую знакомую мелодию толоки в воскресный вечер.

Серпа у профессора не было, но когда кто-то из молодежи засомневался в умении профессора жать, тот выхватил серп из рук ближайшего жнеца и, пыхтя от усердия, принялся за работу ловко и привычно. И оставил позади себя ладный сноп, а вскоре и другой; участники толоки стали смотреть, как он жнет, и тогда он прекратил работу. Старый торпарь, сверстник профессора, сказал, словно бы обращаясь к другим: «С этим человеком мы, бывало, вкалывали и по целым дням — небось профессор еще помнит — на полях Хиллу, тогда, в далеком прошлом, когда он был еще молодым магистром». Конечно, помнит, — и молодой жнец получил свой серп обратно.

— Неужто и ты что-то умеешь? — крикнул профессор молодому господину, который весьма ловко вязал снопы и привычными движениями ставил их на середину надела, где возникал суслон. Это выглядело настоящим чудом, он ведь был горожанин господского происхождения. «И когда это Силья успела тут появиться?» — спросил профессор, увидав девушку, бросившую связанный ею сноп к ногам хозяина, который всерьез сам взялся вязать снопы, заметив, что на это дело никого не определили. В ответ девушка улыбнулась одними глазами. Настроение было возвышенное и счастливое. Кто-то, прервав работу, смотрел в сторону ворот Кулмалы, куда уже входил Ээмили Куккола с гармонью. Вдалеке на дороге показалась профессорская дочь Лаура с девушкой-дачницей из Раухалы. София спустилась со двора на край поля, очевидно, позвать жнецов пить кофе. Некоторые и пошли, но другие остались, работа-то и так близилась к концу. «Не уходите сейчас, пока выпьете кофе и вернетесь, темнеть начнет». Но на крыльце избы кто-то уже перебирал лады гармони, и эти обрывки музыкальных фраз волновали молодежь так, что некоторые были не в состоянии продолжать работу. Под конец София в одиночку подбирала на поле упавшие колосья и поправляла покосившиеся суслоны. Наверху, в избе и на крыльце пили кофе и журчала беседа. Уже и гармонь все чаще начинала звучать во весь голос. Возвращаясь в избу, вдова-хозяйка слышала общий гул разговора в сменяющемся ритме вальса. Она еще обернулась и посмотрела на поле в сгущающихся сумерках, туда, где словно по мановению руки появились ряды суслонов, тихонько вздохнула и затем присоединилась к веселью.

Все двери были открыты, самые стеснительные парни, которые не танцевали, стояли, приплясывая, в сенях, в темноте, София сказала им несколько фраз, чтобы подбодрить. В заднем конце комнаты на лапке сидели профессор и хозяин соседнего хутора, тоже явившийся в Кулмалу. Молодой господин из Раухалы танцевал с профессорской Лаурой, и София остановилась посмотреть на их танец — есть ли между ними что-то, о чем потихоньку шушукаются. Если так, то это вполне могло быть решенным делом, ибо София не заметила, чтобы они вели между собой разговоры или обменивались взглядами. Но вот молодой господин пригласил Силью… Действительно, до чего же хороша эта Силья, особенно при таком освещении, ее глаза кажутся чудесными.

И вправду, чудесным был взгляд ее глаз нынешним вечером. Силья как-то и сама чувствовала это, ведь был лучший праздник жатвы в ее жизни. Не было сомнений ни в чем, она опять чувствовала это по рукам, которые обняли ее и, кружа, как бы узнавали ее талию и спину… Только что этот парень вязал снопы ржи, и остья впились в его пиджак на груди, а от тела его исходил едва уловимый мужской запах. Они хорошо подходили друг другу для танца, там, где было потемнее и потеснее, они, естественно, прижимались друг к другу, и тогда ощущались бугорки грудей, они оба чувствовали их… В музыке наступил перерыв, и было пристойно все еще в обнимку, как во время танца, направиться к двери и выйти во двор.