Дона Диего перенесли во дворец, в самые ближние покои, к интенданту (эконому) Аркосу, где Энрико Хорхе Энрикес, врач герцога, обследовал его и констатировал, что нанесенные ему раны чрезвычайно тяжелы. Он приказал остричь длинные светлые кудри, которыми молодой человек так гордился, и, принимая все меры предосторожности, перевязал пробитую голову. Тут прибежал Лопе и, взяв руку дона Диего в свои руки, попытался хоть как-то облегчить его страдания. Но все заботы были тщетны, да и наука была вынуждена признать свое бессилие; тогда было принято решение положиться на волю Господа. Лопе повелел принести святые реликвии, которые и возложили на тело дона Диего: на голову — драгоценный шип из тернового венца, коим был увенчан Христос, а на грудь — частицу мощей святой Терезы Авильской. Тереза Авильская, умершая за восемь лет до того в монастыре Альба-де-Тормес, слыла святой еще при жизни и совсем незадолго до того злосчастного дня ее тело было найдено практически нетронутым тлением, что свидетельствовало о ее святости. Повсюду люди возносили Господу молитвы, во всех церквях служили мессы, по деревням ходили процессии и совершались молебны, многие постились. Но дон Диего не приходил в сознание. Когда началась агония, Лопе, продолжая держать руку своего молодого господина в своих руках, попросил, чтобы принесли свечу и вместе с распятием вставили в их соединенные ладони. Вот так, читая молитву, он и услышал, как его молодой господин испустил последний вздох.
В полночь, в полной темноте и абсолютной тишине, тело дона Диего завернули в темную ткань и перенесли в дворцовую часовню. Там тело облачили в рясу монаха-францисканца, и кто-то вспомнил, что недавно, как раз на том месте, где сейчас лежал дон Диего, он опустился на колени и встал как раз на рясу монаха францисканского ордена, которого тогда собирались хоронить, и вот теперь такая же ряса служила ему саваном. Надо сказать, что в те времена в Испании умершего обычно облачали в одеяние какого-нибудь монашеского ордена и несли на носилках, а не в гробу, с открытым лицом, в церковь, где должны были предать земле (разумеется, так хоронили богатых и знатных. —
На Лопе, не покидавшего дона Диего с момента ужасного, рокового происшествия, были возложены заботы по подготовке заупокойной службы, и вот тут он обнаружил, что будет вынужден пройти через тяжелейшее испытание, как он о том повествует в длинной элегии. Для того чтобы официальные лица могли составить свидетельство о смерти, Лопе должен был поднять саван и произнести следующие освященные обычаем слова: «Клянусь честью, передо мной действительно тело покойного дона Диего». Позднее, оказавшись в одиночестве в своей комнате, он в качестве надгробного слова сочинил прекрасный сонет, заканчивавшийся такими строками:
Лопе осталось только выполнить печальную обязанность: сообщить о случившемся герцогу дону Антонио. Получив известие о смерти брата, герцог был безутешен. Сам пребывавший в глубоком отчаянии, Лопе предпринял массу усилий для того, чтобы герцог Альба, вернувшийся на свои земли полностью восстановленным в правах, обрел там покой. Действуя с большой осторожностью и усердием, Лопе сумел сделать так, чтобы защитить герцога от всего, что могло бы усугубить его скорбь и отчаяние.
Весь этот круговорот трагических событий Лопе воспринимал как некий приговор, вынесенный на небесах, он ведь предчувствовал, что должно случиться нечто ужасное, и осознание предопределенности и верности предчувствий заставило его вновь взяться за перо. Те картины, которые он описывал, были теснейшим образом связаны с событиями его жизни. Но знал ли он тогда, он, все предугадавший и предвидевший для других, что вскоре и он сам, и вся его семья будут вовлечены в роковой круг печали и скорби? Предполагал ли он при написании стихотворных строф, что и его судьба последует по столь же роковому скорбному пути?