Lost in the Funhouse

Бури приходили и уходили, оставляя за собой шлейф сожалений. Сожаление приносило избавление, большое и веселое. Кони-Айленд был лучшим. Это стало семейным ритуалом, начавшимся, когда Кэрол была совсем крохой, и продолжавшимся всегда. Дженис грузила детей в машину, а Стэнли после работы садился на поезд D из города, и они встречались на парковке, где и разворачивались ночи чудес. Радужные огни крутились и вертелись; соленый бриз вплетал музыку каллиопы в мешанину криков, смеха, кривляний, бессмыслицы. Таков был Кони - плюс аккуратные уродцы из бокового шоу. (По прибытии, каждый раз, два больших широко раскрытых глаза становились больше и шире и танцевали лучшие танцы. То, что здесь видели, то, что слышали, то, что жило за этими глазами с вечностью. Дом. Это. Лучшее место где бы то ни было. Безусловно. Он всегда так говорил). Еда была на первом месте, согласно ритуалу. Стэнли набивал животы своего отряда потрясающими хот-догами Nathan's Famous и картофелем фри, потом чау-мином в рулетиках, потом кукурузой в початках, потом заварным кремом, потом желейными яблоками и сладкой ватой. (Потом они катались на всем подряд - на крутых горках, парашютах, вращающемся вихре, колесе чудес и горном, чудовищном "Циклоне". Но, конечно же, "Циклон" - высоченная громадина, легендарные американские горки богов, знаменитые своим девяностоградусным спуском на верную смерть. Это была, конечно, любимая горка Энди, и она всегда будет любимой. Он сделал из нее реквизит. Для каждого поворота на аттракционе он создавал тщательно продуманные представления вокруг блаженства/ужаса. Ему нравилось кричать в кульминационный момент: "Мы все умрем!!!" Ему нравилось изображать отчаянные протесты перед посадкой: "О, пожалуйста, нет, , пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я не хочу, не-е-е-ет!!!". Больше всего ему нравилось выходить из самолета, истерически рыдая, пока отец, или мать, или кто-то еще не говорил ему прекратить это, и тогда его лицо вновь становилось спокойным, он улыбался и говорил: "Хорошо". (Мог перевернуться на мгновение. Вот так. Любил делать это вот так. Интересно. Просто дурачился. Нет, правда.)

Кони-Айленд оставался внутри него.

Выступления пошли в гору. Стали более смелыми. После переезда в Кингс-Пойнт он перевелся в начальную школу Бейкер-Хилл, а затем быстро нашел новый лесной уголок за школьной площадкой для своих выступлений. Мальчик в кустах продолжал совершать вышеупомянутые полеты. Он вспоминал, как неделями сидел на уроках, выражая свои мысли только голосом Джерри Льюиса. ("А я никогда не видел Джерри Льюиса". Носовой, гиперспастический, самозабвенный. "Я просто не мог говорить, если не говорил как маленький мальчик". Все больше и больше конференций учителей и родителей). В холодную погоду он продолжал свое непреднамеренное изучение тестирования реакции: По настоянию матери он надевал слой за слоем одежду, чтобы не замерзнуть. Затем, придя в школу, он методично, не торопясь, снимал каждый слой за слоем, что вызывало смех, дискомфорт и насмешки как у одноклассников, так и у учителей. Он стал наслаждаться каждым ударом, каждым преследующим его возгласом, стоном и взглядом.

Он начал добавлять еще больше слоев.

Конечно, он никогда не делал этого для того, чтобы быть смешным, возможно.

В общем, им всем это надоело.

В конце концов, он был чокнутым.

Тем временем в его новой спальне на Грассфилд-роуд бизнес с настенными камерами начал надоедать матери. На девятом году его жизни она потребовала, чтобы он прекратил. Он предпочитает вспоминать об этом так: "Она сказала: "Ты не можешь больше вести эти шоу, если у тебя нет зрителей. Даже если за тобой наблюдает всего один человек". Она подумала, что теперь он больше не сможет их делать - ха-ха-ха! Это было очень плохо, ведь к этому моменту он уже достиг чего-то значительного. В панике он искал решение; его брат не мог быть менее заинтересованным, в любом случае он всегда играл на улице; друзья не были вариантом, действительно; наконец, он заметил еще одного человека в своей семье, женщину, двух лет, очень податливую. "Моя сестра любила жевательную резинку. Поэтому я подкупал ее. Я давал ей кусочек жевательной резинки каждый день, если она просто сидела в комнате. Кроме того, я не стеснялся перед ней, потому что она не умела говорить. Так что она была моей аудиторией - и это была моя лазейка. На этом я подловил свою маму".