Ловец акул

И, конечно, тварь эта дрожащая (в самом прямом, не литературном смысле) обоссала меня по дороге домой.

— Весь день терпел? — спросил я у него, а он мяукнул.

Купил нам с китайцами кефира (это я удачно попал в магаз) и пошел домой. Деньги уже отправить не успел Юречке-то с мамочкой, но я ж с собой ничего не взял (кроме украшений ее), так что было ощущение, что они там не голодают.

Вернулся в общагу, дал китайцам кефиру, они обрадовались. На котенка отреагировали совершенно спокойно, как будто так и надо. Я спросил у Чжао:

— Ты как думаешь, это парень или девка?

Чжао взял котенка с моих коленей, посмотрел ему под хвост.

— Это — мужчина, — сказал он.

Я сходил помылся, от долгого дня и кота ссаного, вернулся, а китайцы уже малявку кефиром напоили. Котик был крошечный совсем, может, месяц ему, ну полтора максимум.

— Вы ж его не сожрете? — спросил я Жуй Фея, но он только пожал плечами — универсальный ответ, когда реплика собеседника прошла мимо тебя.

Я, конечно, с котенком надолго оставаться не рассчитывал, но как-то неловко, что тварь без имени ходит. Смотрел я на него, смотрел. Он вообще был рыжий, но с серым пятнами, на башке вот одно такое растеклось.

— Ты меня, конечно, извини, — сказал я. — Но назову тебя Горби. Понял?

Он глянул на меня желтыми, сверкающими глазами, и я почесал его по носу. Как-то мы, словом, поладили.

Ночью я прижимал к себе тварьку, у меня была сновидная паранойя, что Жуй Фей его немедленно сожрет, а кот, скотина, мурчал, пригревшись, чем только мою нежность к нему подогревал. В общем, появилась у меня родная душа в Москве.

Утром первым делом пошел деньги перевел с порошков мамочке с Юречкой, потом оттуда же, с почты, позвонил тете Нине на третий этаж.

— Але!

— Васька! Ты, что ли?

— Ну да. Слушай, теть Нин, позови маму, а лучше Юречку.

Ближайший к нам телефон был у тети Светы на четвертом этаже, но с ней мамочка так рассорилась, что они даже не здоровались. Не вариант. Я только надеялся, что мамочка еще не объявила войну тете Нине.

— Да сейчас, — сказала тетя Нина. — Тебя обыскались уже все, ты где?

— Я в Москве. Вот только что денег им отправил, пусть получают. Торгую.

Сказал я об этом с гордостью, но тетя Нина сказала:

— Тьфу!

И телефон надолго замолчал, а баблишко-то капало, я ждал, ждал, ждал, миллион лет или вроде того, пока не услышал:

— Сукин ты сын, Васька!

— Это уж точно, — сказал я.

— Рот свой паршивый закрой. Да я тебя в милицию сдам, понял меня?

— Что? — спросил я. — Заяву, что ль, накатаешь?

— И напишу! — взвизгнула мамочка. — Я на тебя напишу, ты понял?!

— Да пиши-пиши, писатель.

— Да я проклинаю день, когда я аборт не сделала, да чтоб ты сдох там, в своей Москве, идиот! Ты идиот! Ты с детства был идиотом!

Я зажал мизинцем одно ухо, словно мне не хотелось, чтобы мамочкины слова вылетели с противоположной стороны моей головы. Она как пошла меня грузить, а ее в такие моменты мало что вообще остановить может.

— Я вам денег послал, — вставил я в маленькую паузу, нужную ей, чтоб захватить еще воздуха.

— Сука! Ты мне теперь столько денег должен! Ты мне по гроб жизни должен, что я тебя вешалкой не вынула, понятно?!

— Ну так я отдам, потихонечку так, полегонечку. Во, ты гляди, я начал уже.

— Поерничай еще, Васька! Я тебе поерничаю!

Но, судя по голосу, чуть-чуть-то она смягчилась. Не то что на расслабоне была, но как-то мгновенно стала попроще, когда услышала о деньгах. Старая жадная коммуняка. Мне очень хотелось ей рассказать, какие у меня успехи, как я быстро продавать умею, и как ладно я со всеми общаюсь, как мне везет в Москве, и как мне не везет в Москве. Но мамочка к этому никогда не располагала, а сейчас тем более.

— Юречка дома? — спросил я.

— Нет, — рявкнула она. — Протестует против чего-то.

— Против житухи такой он протестует, — сказал я. — Ну, адью. Еще денег вышлю — тогда еще позвоню.

— А что ты делать будешь, когда порошки все распродашь? — спросила мать. Голос ее заклекотал снова, она поставила на противоположные чаши весов порошки ебаные и украшения золотые, так что я быстро сказал:

— В бизнес вложусь.

— В какой?

Не, доллары от Милены у меня были запрятаны, я собирался пустить их в дело, но в какое — понятия не имел. Так что ответ на мамочкин вопрос у меня не был готов. А в таких случаях я просто посылал ее на хуй.

— Пошла ты на хуй, — сказал я и положил трубку.

Валентина уже пригрела для меня местечко.

— Привет, — сказал я. — Ну, удачи мне сегодня. Теперь еще одну душу кормить.

— Взял все-таки котеночка?

— Ну, да. Пришлось. Так она плакала.

Олечки на месте не было.

— Обещала его забрать потом, — сказал я. — Как постоянного хозяина найдет.

— Ну-ну, ищи-свищи. Твой теперь кот. Как назвал?

— Горби.

Она заржала, стряхнула снежинки с нашей мраморной стойки.

— Ну-ну. Тогда можешь не кормить, будет жить, как мы! Как простой народ!

Это была любимая тема Валентины — простой народ, струна ее души, которая всякий раз, задетая ветром перемен, звенела громче всего.

Порошки свои я распродал быстро, потом стал помогать Валентине, не за деньги, а так — за дружбу, да и идти мне, собственно, было некуда.