Ловец огней на звездном поле

На самом дне ячейки, под документами, я нашел две фотографии. На одной из них была Томми, снятая в старшей школе. Стоя между дядей и мной, она крепко обнимала нас за плечи. Именно такой я хотел бы ее запомнить, и она наверняка это знала. Второй снимок был сделан первого августа на нашем заднем крыльце – в тот самый день, когда Майки получил первый в своей жизни «деньрожденный» пирог. Тогда нас всех «щелкнула» тетя Лорна – на память. На фото дядя и я стояли, а Томми сидела у наших ног и обнимала мальчугана, рот которого все еще был испачкан глазурью. Даже на этом любительском снимке волосы Томми казались тусклыми и редкими, темные глаза ввалились, а лоб пересекали едва различимые морщинки страдания. Внимательно разглядывая фотографию, я заметил то, на что не обратил внимания тогда: вдоль подола ее футболки было мелкими буквами написано: «Американская девчонка». Сзади к снимку был прилеплен желтый стикер, на котором Томми написала: «Трое мужчин, которыми я восхищаюсь… они успели вскочить на последний поезд до побережья»[81].

И вновь я словно наяву услышал ее голос, увидел лукавую, озорную улыбку и серьезный взгляд, устремленный в бесконечность.

Я держал фотографию перед собой, пока она не стала расплываться, а в боку не закололо от острого спазма. Заметив мое состояние, Мэнди тихо взяла меня за руку, успокаивая и даря утешение. Слова были не нужны – мы прекрасно поняли друг друга.

Майки тоже молчал, хотя его взгляд то и дело перебегал с фотографии на меня и обратно. Впрочем, говорить ему все еще было трудно, хотя он усердно практиковался. Каждый раз, когда он собирался что‑нибудь сказать, его лицо багровело от усилий, а губы слегка шевелились, словно пытаясь вспомнить, как произносятся самые обычные слова. Вот и сейчас мальчик покраснел, точно атлет, пытающийся рвануть четырехсотфунтовую штангу, однако, когда он заговорил, я едва расслышал его хриплый, похожий на шепот голос:

– Ты б‑без нее скучаеш‑шь?

– Да. Очень.

Майки хотел добавить что‑то еще, но вместо этого взял у меня фотографию, постучал себя по груди и широко улыбнулся.

Я хорошо умею обращаться со словами – этим я зарабатываю себе на жизнь, и все же слова далеко не всегда способны выразить то, что необходимо сказать. Этому научил меня немой мальчишка‑сирота. Впрочем, уже не немой и не сирота…

Снимок я бережно спрятал в карман рубашки, квитанции сложил в ячейку и запер, а ключ повесил обратно на шею.

– Пусть Джек побережет их для нас до тех пор, пока в город не приедут следователи ФБР, – сказал я.

Мэнди согласно кивнула, потом отодвинула от себя сейфовую ячейку и откинулась назад.

– Какая ирония! – заметила она.

– Да, – согласился я. – Но так иногда бывает: то, что тебе нужнее всего, часто оказывается у тебя под самым носом.

Вызвав администратора, чтобы он отнес драгоценную ячейку обратно в хранилище, мы направились к выходу. На этот раз я держал Майки за руку, и его резиновые сандалии громко шлепали по отполированному мраморному полу. На улице мы полной грудью вдохнули теплый сентябрьский ветер, который прилетел к нам через океан откуда‑то из Средиземноморья или, возможно, из самой Африки. По пути он пронесся над прибрежными болотами, напитался их солоновато‑горьким ароматом, и теперь врывавшийся в наши легкие воздух пах домом и будил в памяти самые дорогие воспоминания.

ДЖОН ДОУ № 117 НАШЕЛ СВОЙ ДОМ

На этой неделе ребенок‑сирота, известный читателям под именем Джон Доу № 117, присвоенным ему компьютером Социальной службы, был официально усыновлен Уильямом и Лорной Макфарленд – семейной парой, проживающей в пригороде Брансуика. С помощью независимого дознавателя власти штата установили, что Джон Доу № 117 является подкидышем, брошенным собственными родителями вскоре после рождения. Пять лет назад в суде Атланты родители мальчика были заочно лишены родительских прав, после чего ребенок был отправлен в государственный приют с целью дальнейшего усыновления или передачи на воспитание в приемную семью. В приюте мальчик получил свое первое имя – там его звали Стюарт Смок.