Ловушка для осьминогов

Надоедливо гудел телефон. «Сколько можно», – с досадой подумала Лара. А потом дошло: «Значит, уже утро, я, наверное, на работу опоздала». С трудом разлепила глаза. Действительно, утро. В больнице. Врач подошёл. Тот самый, у которого она первый раз лечилась. Да, она же сама к нему просилась. Он взял с тумбочки телефон и буркнул: «Да! Она не может подойти. Под капельницей. Да! В третьей кардиологии. Если мать, должны знать. Она тут у нас не так давно уже лежала. На Толбухина, да». И Ларе: «Выключу, надоел».

– О-о, – застонала Лара.

– Что не так?

– Мама!

– Она что, тоже сердечница? Ей плохо станет?

– Это мне совсем плохо будет.

– Понятно. Мама – из осьминогов?

– Мама не осьминог. Но все люди в моём сердце рано или поздно начинают выделять яд.

– Ага, и отращивать присоски на щупальцах.

Какой человек лёгкий! Ничего объяснять не надо. И говорит с ней на понятном языке. Недаром Лара вчера попросила скорую отвезти её сюда. Ей после посещения Хованских совсем плохо стало. Она даже вещи собрала на случай, если придётся в стационар ехать. Но потом ничего, оклемалась. Наташу с Катей обедом накормила и до машины проводила. Передохнула и на дежурство в аквацентр пошла. В бассейне поплохело, а потом ничего. А вот когда ночью уже к выходу шла, поняла, что всё, лимит исчерпан. Охрана ей скорую вызвала.

Через два часа после звонка до неё добралась мать. Верещать она принялась от порога. К счастью, по коридору врач проходил. Поставил на место сходу. Она подсела к Ларе на койку и песню сменила:

– Всё! Хватит. Возвращайся домой. Чего ради гробить себя дополнительной работой, чтобы потом отдавать всё заработанное за съёмную квартиру?

– Мам, а дома хорошо?

Мать опешила:

– А что плохого?

– У нас, чтобы одной побыть, надо или в туалет, или в ванную. Только ведь ненадолго. Другим тоже надо.

– Конечно, мать виновата. Не обеспечила вас жильём!

– Мам, мы уже и сами родители больших детей. И тоже их ничем не обеспечили. Но жить-то как-то надо! Вот и живём… кто как может. Тебе, чтобы разрядиться, надо проораться. А мне – помолчать в тишине. Значит, жить нам надо отдельно.

Мать всхлипнула. Удивительно, что не взвыла. Видно, предупреждение врача пока ещё действовало:

– Ну, спасибо, доченька, оценила материнскую заботу…

– Оценила? То есть конвертировала в денежном выражении? Ты обо всех нас заботилась, мама… и сейчас заботишься. Но я не оценила. А Володя оценил? В чувствах или в денежном выражении? Он дом свой продал… не спорю, дом его! Но по сравнению с тем домом, в котором он живёт… ты ведь хвалилась Семёновне, какой Володенька дом построил, фотки показывала. По сравнению с его особняком эта деревенская халупа – тьфу! И деньги, которые он за него выручил – тьфу! Не для нас, конечно, для нас это было бы просто богатством. А в чувствах? Что значил этот дом для нас всех? Покой! За эти 8 лет все Витины дружки в городе сгинули. А он держится. Экономия! Вы с огорода кормились. И за Вику душа не болела: подросток в деревне, опасностей и соблазнов меньше. И всё это Володя оценил… в той самой сумме. Для него маленькой, для нас большой. Про Витю не говорю, он свою собственную жизнь не ценит…

– Володе в детстве досталось…

– Если досталось, то я этого не помню. Ты всегда над ним квохтала: ах, бедняжка, с отчимом растёт! И что плохого сделал ему отец? Построже говорить с ним ты папе не давала, нам с Витькой больше доставалось. Вырастил, выучил. Высшее образование дал. Одному ему, родным детям не довелось.

– Но ты же выучилась, хоть и заочно…

– Я сама! До 19 лет меня учили и кормили. Дальше – сама! Ты мне со Славиком помогала, иначе бы не осилила. Я это ценю! Но… Володю и Витю ты жалела. А меня – почти никогда. Почему, мама?

– Они слабые, болезненные. А ты – сильная. Спортсменка.

– Ага. Помню, как мы с Володькой корью болели.

– Неправда! Тебе четыре года едва исполнилось, не можешь ты помнить.

– А вот помню. Мою кроватку в вашу спальню перенесли, за спинкой вашей кровати она стояла.

– Правда, мне сказали, что надо в темноте…

– А Володькину раскладушку в угол поставили. И он ныл почти без перерыва. А у меня почему-то всё время пачкались руки.

– Это сыпь. А тебе казалось, что грязь.

– Ма, а я ныла?

– Нет, только несколько раз попросила ручки тебе помыть. Да у тебя и сил не было. Всё время температура под сорок. Володя ныл, потому что болел в лёгкой форме.

– Вот! Ты их жалела, и они себя жалеть привыкли. За это я на тебя в обиде, что не научила себя жалеть.

– И что теперь?

– И всё. Не жалела, всё на себя грузила. От последней соломинки хребет переломился.

– Что ты говоришь!

– Да не ужасайся, я ещё не умираю. Но здоровье моё в дальнейшем не даст мне подработать. В бассейне я дежурить не могу. Уже предупредила Петровича, что не вернусь.

– Ну, уж дежурить-то…

– Спасибо, мама.

– А что, я неправду сказала?

– Я дежурный спасатель, а не смотрительница в музее. Бывает, что люди тонут, не слыхала про такое? Прошлой зимой пьяный дебил ученицу мою топил. Я её спасала, а он мне руку сломал. А какое спасение теперь, если у меня от влажного воздуха аритмия!

– Ты же сказала, что упала… про руку-то.