Ловушка на жадину

Малгося дёрнулась было, но близняшки крепко взяли её с обеих сторон за руки – и они полезли наружу, один за другим. Яркий свет от пылающих хат полоснул по глазам. Удар в живот заставил Тихоню согнуться пополам… Он захрипел…

– Пшёл! – Коротким толчком его швырнули к остальным – только руки Михаси не позволили ему врезаться в стену. Сзади на него налетел Джеймс. Сгрудившись, они все стояли у стены поместья, а напротив – оба Слепчука, и селяне с косами и вилами, и лишь один добродушный на вид сивоусый дядька – со старой винтовкой со штыком.

– Ну що, племяш? Як? Наше зарево на полнеба не хуже большевистского? – глядя на горящие дома, хмыкнул Олекса. – На! – Он протянул племяннику пистолет. – Убей её! – И указал на Малгосю.

Горничная тихо, жалобно заскулила, прижимаясь к хозяйкам.

– Дядьку! – Гриць попятился. В свете факелов его белое лицо с тёмными ямами глаз казалось грубо намалёванной маской. – Дядьку, я не можу! Мы ж с ней… мы ж…

– Тому и пистолет тебе даю – что «вы ж с ней»! – передразнил его Олекса. – Остальных-то прикалывать придётся – патроны экономить надо, – равнодушно бросил он. За его спиной сивоусый расплылся в жуткой, будто хмельной улыбке и взял штык наперевес. – Бери, кому сказал! – всовывая пистолет в руку племянника, рявкнул Олекса. – Сказано ж тебе было – духу польского не должно остаться на нашей земле! – А сам потянул из кармана гранату. Обернулся, на губах его мелькнула насмешливая улыбка. – Девку, что в меня гранату кинула, там оставили? – Он кивнул на дыру потайного схрона… деловито выдёрнул чеку. Отвёл руку, нацеливаясь забросить гранату в тёмный лаз подвала.

– Не-е-ет! – заорал Тихоня…

Малгося прыгнула. С места, выставив руки со скрюченными пальцами – только подол её тёмной юбки взвихрился.

– Бах! Бах! Бах! – трижды судорожно дёрнулся пистолет в руках у Гриця – пули, одна за другой, вонзились в тело Малгоси… Уже мёртвое, оно врезалось в Олексу.

Слепчук медленно завалился назад… граната выпала из его разжавшейся руки и покатилась в распахнутую дверь рыбного амбара. Бабах! Разлетелась выбитая взрывом соломенная стреха. Амбар повело в сторону, как пьяного, из-под крыши хлынул поток копчёной рыбы, погребая Олексу. Подожжённая взрывом солома посыпалась огненными хлопьями.

Среди огня с тёмных небес на распростёртых крыльях спускалась снежно-белая птица. Рухнула сивоусому на голову и ударила его клювом в глаз.

– Товарищ Гусь! – шепнул Тихоня, но шёпот его утонул в истошном крике сивоусого… и стрекоте автоматных очередей. – Дядька Йоооосип! Дядя Петя!

Меж рыбных амбаров мелькали фигуры в потемневших от времени и дождей гимнастёрках.

Селяне с вилами повернулись – и кинулись бежать. Очередь в спины заставила одного из них рухнуть в пыль, но остальные припустили ещё шибче. Тихоне было не до них.

– Товарищ дядя Петя! Там… в подвале Кать… Стриж! Её в комендатуре избили! И ребёнок ещё!

– Так… Где Моисеевич? Йосип! Скажите вы ему, что он – врач! Пусть прекратит с автоматом бегать, это ж, в конце концов, не немцы! – раздражённо рявкнул комиссар.

– Этих ему ещё важнее догнать, – буркнул дядька Йосип. – Это ж они за его семьёй приходили.

– Один там, под рыбой, – влез Тихоня.

– Где? – Йосип повернулся… как раз вовремя, чтоб пустить удирающему Слепчуку очередь вслед. Олекса кувырком перелетел через тын… но вскочил и побежал дальше, сильно припадая на правую ногу.

– Ах ты ж… – начал Йосип, но пробежавший мимо худой большеносый мужчина, бросивший на ходу «Где раненые?», заставил его плюнуть и с ворчанием опуститься на колени возле лестницы, принимая на руки поднятую из подвала Катьку. Доктор склонился над ней, а Йосип, пыхтя, полез в подвал за малышом. Малёк извернулся, точно рыбёшка скользнув меж пальцами Йосипа, и кинулся к лежащей на земле Малгосе.

– Mamo, wstań! Mamo… – принялся трясти её мёртвое тело.

– Ах ты ж, малый… – Йосип подхватил его на руки, прижал к себе, шепча отчаянно и бессмысленно: – Ну тихо-тихо! Тебя как звать?

– Pa… Paul… – давясь слезами, простонал мальчишка. – Mama się podniesie, wujku?[78]

– Ты… не плачь, малый, – только и смог выдавить дядька Йосип.

– Пусть плачет. Ему есть за что, – прошептала Михася, повернулась и, пошатываясь, побрела к деревне.

– Стой! Ты куда? – кинулся за ней Тихоня.

– Я должна посмотреть… что сталось с моими людзи. – Она высвободила локоть.

Он оглянулся – ему бы к сестре… Но над Катькой уже склонился доктор, и ещё двое партизан суетились рядом, сооружая носилки под придирчивым оком – то правым, то левым – нервно гогочущего товарища Гуся. А Михася была совершенно одна. Тихоня пошёл за ней.

Деревня горела. Возле тына лежало на земле тело – длинное и большое тело мужчины в одном исподнем. К нему по бокам прижались два маленьких, худеньких мальчишеских тельца. Могло показаться, все трое заснули, обнявшись, могло… если бы не кровавые круги на рубашках. Рядом, покачиваясь и баюкая на коленях крохотную дочку, сидела простоволосая женщина.

Заслышав шаги, она подняла глаза и прошептала: