Лучше поздно!..

На улице заметно посвежело. Тома поднял воротник и, верный своим методам шпионажа в засаде, принялся терпеливо ждать. Теперь он часто видел Эмму, но все равно не мог к этому привыкнуть. Каждый раз, когда она выходила из ворот, его сердце замирало в груди, и весь остальной мир словно исчезал. Этот вечер не стал исключением из правила, но все же преподнес небольшой сюрприз.

Когда доктор наконец заметил свою дочь, то обнаружил, что она сегодня тоже одета в фиолетовый свитер, только менее яркого оттенка. Разумеется, ее свитер не был приобретен по случаю для конспиративных целей. Он был с воротником и очень ей шел. Это случайное совпадение доставило Тома огромное удовольствие, какое обычно испытывают индивидуумы, готовые радоваться малейшему признаку сближения с любимым человеком.

Из сумки Эммы торчали свернутые в рулон афишки. Одну из них она под веселые комментарии подруг приклеила на доску объявлений училища. Тома был слишком далеко, чтобы разобрать текст. После ряда хитроумных маневров, достойных индейца-разведчика из племени сиу, ему удалось приблизиться и прочесть, что там написано. Речь шла о некой распродаже, которая должна была состояться через две недели в соседнем городке. Почему Эмма этим занималась?

Девушка не стала задерживаться и, к великому сожалению Тома, направилась к автобусной остановке. Доктор понимал, что это значило: Эмма собиралась вернуться домой, не встречаясь с Роменом. Это происходило всякий раз, когда она садилась в автобус номер 75. Тома несколько раз следовал за ней на такси. Такой быстрый отъезд означал, что у него будет слишком мало времени для наблюдения. Он пошел за девушкой, дорожа каждой секундой, и увидел, как она приклеила еще одну афишку на стекло своей остановки. Как всегда в таких случаях, он подождал, пока она поднимется в автобус, и прошептал: «Всего хорошего, дочка. До завтра. Я тебя обнимаю». Он смотрел вслед автобусу, пока тот не скрылся из виду на круглой площади. Иногда на повороте ему удавалось разглядеть силуэт своей дочери среди других пассажиров. Несколько драгоценных секунд, вырванных у разлуки. Но это случалось нечасто. И в этот вечер не случилось.

Тома остался один, среди тех, у кого были какие-то дела или намечалась встреча. Дорогого ему человека здесь больше не было, и это читалось на его лице. Оно было не только грустным, но и встревоженным. Ведь он больше не мог заботиться о дочери.

Возвращаясь в дом престарелых, доктор просил всевозможных богов всех религий, которые только были ему известны, оберегать Эмму. Он вверял им ее жизнь, перебирая, словно бусины четок, имена сверхъестественных существ, с которыми познакомился во время своих поездок. Тома не знал, похоже ли это на молитву, но он еще никогда ни ради кого так не делал.

Шагая по пустеющим улицам, удаляясь от городской суеты, он вспоминал обо всем, что ему удалось пережить вместе со своей дочерью, которая все еще ни о чем не догадывалась. По большому счету Эмма была в том возрасте, когда родители уже не так плотно опекают детей. Это в младенчестве за ними нужен глаз да глаз, но начиная с подросткового возраста они все больше времени проводят вне дома. Если Тома был лишен счастья видеть детство Эммы, ему хотя бы выпал шанс наблюдать за ее жизнью сегодня.

22

Когда Тома вернулся в дом престарелых, все уже спали. Только Франсис еще смотрел вечерние программы по телевизору. Доктор сразу поднялся к себе. Ему надо было сделать еще кое-что важное, касающееся дочери.

Тщательно, словно хирург, готовящийся к операции, он вымыл и высушил руки, затем достал тетрадь, в которую записывал все, что ему удавалось узнать об Эмме. Он устроился за столом гостиной, отодвинув поднос с холодной едой. Из серой готовальни, принадлежавшей Селин, он взял ручку и принялся за работу.

Подобно натуралисту, посвятившему себя изучению неизвестного, только что открытого вида, он подробно описывал свои ежедневные наблюдения. Только данные и факты. Иногда писать приходилось много, иногда почти ничего. Так обычно бывает с дикими видами, живущими в своей естественной среде, где невозможно близко к ним подобраться. Доктор начал вести эту тетрадь в ту ночь, когда отвоевал сумку дочери. С тех пор он исписал уже тридцать страниц, обрисовывающих личность, вкусы и взгляды той, кого он изучал.