Лучший друг

Как оказалось после, за завтраком, тебя отмыли и напоили теплым чаем. Взялись за твое лечение, и через неделю ты уже был на ногах. Нас подобрали Игорь и Светлана Постулатовы. Муж был работником ЖЭСа, поэтому и нашел нас на том этаже. Его жена же работала учительницей, которая и устроила нас в школу. Позже они нас усыновили, но мы сговорились, чтобы придумать для тебя правдоподобную историю. Так ты прожил в неведении тринадцать лет.

Благодаря нашему прошлому я и узнал, что такое жестокость. Не сказать, что это помогло мне в психологическом плане, но я явно стал менее предвзятым и более объективным. Тогда я четко для себя определил, что есть реально плохие парни, начальный взнос, тайна, которую оберегает государство, и чужие смерти, настигшие нас внезапно, слишком рано. Я холоден к тем парням и всему устройству нашей страны, как и к тем, кто хочет отнять у нас жизнь. В каком-то смысле нам повезло, что я прошел это. Теперь команда наша состоит из мозгов и мышц».

Машина отчеканила последний шаг и остановилась в унисон со старшим братом. Сидевший рядом Егор, все это время слушавший насторожившись, так ничего и не сказал в конце. Лёша повернулся и посмотрел на брата, но тот лишь оперся локтями на голени и смотрел вдаль, делая вид, словно и не слышал всего этого. Какое-то время они просидели молча, наблюдая за горами мусора, бетонной пылью и вновь зашагавшей машиной.

Егор ожидал услышать что-то проще. Что-то вроде истории про то, как они голодали, или как матери долго не было дома, но та жуткая жестокость, что была в его рассказе, так опечалила его, что теперь Егор только больше закрылся в себе, не в силах сказать ни слова. То, что говорить что-то из разряда «Это печальная история. Какой ужас!» бесполезно, было очевидно. Они оба это отчетливо понимали и не хотели лишний раз ворошить это осиное гнездо, от которого никому лучше не сделается.

Чураться брата он давно перестал, а теперь понял, что он – последняя опора в его жизни, которую потерять будет смертельной опасностью. Без него он погибнет и внутри, и снаружи. Куда податься без этого доброго здоровяка? Непонятно. Отныне он относился к нему еще более бережно, чем раньше, не позволяя никакой хвори проникнуть внутрь него, не давая ни одной мошке подлететь, запрещая любой земной твари приближаться к нему, не считая разве что девушки, что до сих пор, вероятно, ждала его и единственной, которой Егор доверял.

IV

Лёша же в свою очередь считал, что его долгом было содержать брата в здравом расположении духа и не давать в нем закрепиться этой бесконечной апатии. По глазам младшего казалось, что любая мелочь, любое колыхание травы могло вывести его на крик, но Егор и бровью не пошевелил после рассказа старшего. В какой-то момент старшему показалось, что он зря рассказал ему о прошлом. Это мало того что не возымело никакого положительного воздействия, так еще только сильнее погрузило его в себя. Однако его движения стали менее скованными и более четкими, даже грубыми. Все, что делал Егор, являлось важным. Никаких лишних движений.

Во многих проявлениях он стал человеком четким. Даже сигарета теперь подкуривалась с первого раза, а фильтр всегда падал на землю пожеванным. Шаги по лестнице всегда были через одну ступень, камни под ногами отлетали легким пинком за пару десятков метров, бутылка воды открывалась с одного резкого оборота, взгляд, в основном прикованный к фотографиям, в остальном четко был сфокусированным на всем, что двигалось и могло как-то испортить их гармонию – в этих мелочах он преобразился до неузнаваемости.

Егор нырнул в рефлексию, как рыба в воду. Говорить было еще труднее, чем раньше, но Лёшу успокаивало то, что суета наконец закончилась. Можно было спокойно следовать по своему пути и не думать ни об Уорвике, ни о погибших, ни о войне. Все было закопано глубоко в душу, и долгое время не собиралось просыпаться.

Когда они остановились в уютной открытой квартирке, которая каким-то чудом сохранила первый этаж в целости, Лёша начал разводить костер на каменном полу. В ярком, теплом свете Егор увидел Машу, и снова отголоски боли отдались в голове, жутким спазмом в животе и выбили его из сил.

Легкое видение показалось в трепещущем пламени. В нем вырисовывались бесконечные, знакомые лица, которые то кричали от боли, то молились. Они сменялись с бешеной скоростью, нагоняя страх и головокружение. В конце появилось печальное, опаленное жаром битвы лицо со шрамами. На голове у человека выгорели волосы, но он улыбался и смотрел на Егора влюбленными глазами. Не выдержав, он закрыл глаза. Захотелось плакать, но он сдержался и обратился к старшему с первым за два дня вопросом, который вот уже столько дней витал в воздухе и который казался ему очень важным:

– Почему ты никогда не плачешь? – выдавил из себя Егор.

– А почему должен? Я все выплакал уже давно, – ответил Лёша.

– Я хочу перестать плакать.

– Зачем?

– Просто. Не хочу быть слабым.

Вздохнув, Лёша встал с теплого пола и высунулся в окно. Он закурил и сказал: