Луна команчей

Когда стрельба прекратилась, несколько техасцев собрались вокруг нее. Запах от них был ужасен. Они всматривались в ее глаза и терли ее кожу. Один даже поднял ее одежду, осматривая ее ноги. Надуа подумала, что ее собираются изнасиловать, как насиловали многих женщин, когда громили лагерь. Техасцы продолжали тереть ее кожу, споря друг с другом. Надуа подумала, что они спорят о том, кто изнасилует ее первым, но мужчины не насиловали ее. Вместо этого они решили забрать ее с собой. Когда Надуа поняла их намерение, она стала кричать и пыталась вырваться. Она не могла вынести прикосновение техасцев: их дыхание было смрадным, как дыхание животных, и их глаза были жестоки.

Надуа кричала и вырывалась. Ей удалось освободить руку, и она начала рвать себя, впиваясь в свои груди, чтобы стать окровавленной и уродливой, в надежде, что техасцы тогда оставят ее, и она убежит вместе с другими женщинами. Она знала, что Пета вернется, и если она сумеет найти укрытие, то может дождаться его.

Однако техасцы не освободили ее. Они связали ей руки и посадили ее на лошадь, но Надуа немедленно спрыгнула и пробежала несколько шагов, прежде чем техасцы снова ее поймали. На этот раз они посадили ее на лошадь и связали ей ноги под брюхом лошади, чтобы она не могла освободиться. Некоторые люди быстро поскакали на запад, в направлении, куда уехал Пета с другими охотниками. Надуа надеялась, что Пета находился слишком далеко от техасцев, чтобы они захватили его. Слишком много техасцев было для Пета и нескольких охотников, чтобы вступать с ними в схватку. Остальные воины племени увели похищенных лошадей на север. Это были как раз те лошади, которых хотели вернуть техасцы.

Скоро всадники вернулись, и техасцы отправились на юг. Надуа кричала и пыталась развязаться. Она хотела, чтобы техасцы оставили ее в лагере. Две мертвые женщины лежали на краю лагеря, убитые техасцами в начале атаки.

Но Надуа была привязана к лошади и не могла убежать. Она жалела, что не умерла, как женщины, тела которых она видела. Она думала, что лучше быть мертвой, чем попасть в плен к техасцам, мужчинам, дыхание которых было смрадным, как дыхание животных.

— Она может быть девчонкой Паркера, — сказал Гуднайт, когда они отъехали далеко от лагеря команчей.

Голубоглазая женщина была привязана к лошади позади них и кричала так, как будто ее жизнь заканчивалась. Колл сомневался в правильности того, что они увозили женщину. Даже Гуднайт, который вел лошадь с ней, казалось, сомневался. Все они видели, что происходило, когда пленных белых женщин возвращали в общество белых. Плен был несчастьем, и чем дольше женщины находились в плену, тем меньше была вероятность того, что женщины согласятся на то, с чем им придется столкнуться, даже если их примут обратно семьи. Большинство возвращенных пленниц вскоре умирали.

— Дочь Паркера была похищена двадцать пять лет назад, — напомнил Колл Гуднайту. – Даже женщины команчей обычно не живут так долго. Сомневаюсь, что любая белая женщина смогла выжить в плену.

— Я знаю, что не смог бы пережить двадцать пять лет в одном из их лагерей, — заметил Огастес. — Если бы я не мог время от времени добираться до салуна, то зачах бы.

Он сказал это в шутку, надеясь поднять общее настроение, но шутка не имела успеха. Настроение как было мрачным, так и осталось. Они убили шесть женщин команчей, когда ворвались лагерь. Они также убили трех пленников кикапу, которые были всего-навсего мальчишками. Они не практиковали убийство женщин или детей, но люди были напуганы, пыль стояла столбом, и они знали, что группа охотников команчей находилась в лагере или недалеко от него. В такие моменты страх и жажда крови легко объединялись. Невозможно было управлять возбужденными, испуганными людьми в такой ситуации, тем более, людьми, у которых было серьезное основание ненавидеть всех команчей. За исключением новобранцев, едва ли в отряде был человек, который не потерял близких во время набегов команчей.

Убийство женщин оставило дурной привкус.

Но дело было сделано: они убили шестерых. Женщины были мертвы. Ничего не оставалось, как только возвращаться домой.

Все они были озабочены криками женщины и тем, как она разорвала свои груди, когда увидела, что они собираются увезти ее. Несмотря на свои голубые глаза и белую кожу, бедная женщина считала, что принадлежит к команчам. Она хотела остаться с народом, который, как она чувствовала и верила, был ее народом. Увоз пленных женщин не был той обязанностью, которую любой из мужчин мог воспринимать уверенно и спокойно. С другой стороны, оставить белую женщину у команчей тоже было нелегко, и поставило бы их в неудобное положение.

— Она не знает английского, — сказал Гуднайт. — Она жила с ними так долго, что забыла его.

— В таком случае было бы милосерднее пристрелить ее, — сказал Колл. — Она никогда не поправится на голову.

— Не знаю, с чего ты взял, что она дочь Паркера, Чарли, — сказал Огастес. — Та девчонка была захвачена еще до того, как я стал рейнджером, а я не могу даже вспомнить даже то, кем я был до того, как стал рейнджером.