Я просилъ прощенія у пристава Коффа, чуть ли не по слезами на глазахъ и не совсѣмъ-то прилично.
— Не огорчайтесь, мистеръ Бетереджъ, сказалъ приставъ гораздо мягче нежели я могъ ожидать, — при нашемъ дѣлѣ, да если быть скорымъ за обидчивость, такъ мы бы не стоили щепоти соли къ похлебкѣ. Если это васъ утѣшаетъ, схватите меня за воротъ еще разъ. Вы вовсе не умѣете сдѣлать этого какъ слѣдуетъ; но ужь я, такъ и быть, прощу неумѣлость въ уваженіе вашихъ чувствъ.
Онъ скривилъ губы съ обычнымъ уныніемъ въ лицѣ, повидимому, думалъ, что отпустилъ славную шутку.
Я провелъ его въ мою небольшую пріемную и затворилъ дверь.
— Скажите мнѣ по правдѣ, приставъ, сказалъ я, — что вы такое подозрѣваете? Теперь ужь не хорошо скрывать отъ меня.
— Я не подозрѣваю, оказалъ приставъ Коффъ, — а знаю. Несчастный характеръ мой снова началъ одолѣвать меня.
— То-есть, по-просту, по-англійски, сказалъ я, — вы хотите сказать, что миссъ Рахиль сама у себя украла собственный алмазъ?
— Да, сказалъ приставъ, — это именно то, что я хочу сказать, и ни слова болѣе. Сначала и до конца миссъ Вериндеръ владѣла алмазомъ въ тайнѣ и взяла себѣ въ повѣренныя Розанну Сперманъ, по разчету, что мы заподозримъ ее въ кражѣ. Вотъ вамъ все дѣло въ орѣховой скорлупкѣ. Хватайте меня за воротъ, мистеръ Бетереджъ. Если это выходъ вашимъ чувствамъ, хватайте меня за воротъ.
Боже, помоги мнѣ! Чувства мои не облегчились бы этомъ путемъ.
— Ваши доказательства! Вотъ все что я могъ сказать ему.
— Доказательства мои вы завтра услышите, сказалъ приставъ:- если миссъ Вериндеръ откажется отсрочить свою поѣздку къ тетушкѣ (а вотъ посмотрите, она откажется непремѣнно), тогда я долженъ буду изложить завтра всю суть вашей госпожѣ. А такъ какъ я не знаю что изъ этого выйдетъ, то и попрошу васъ присутствовать и выслушать все, что произойдетъ съ обѣихъ сторонъ. А пока, на ночь глядя, оставимъ это дѣло. Нѣтъ, мистеръ Бетереджъ, больше отъ меня слова не добьетесь насчетъ Луннаго камня. Вотъ и столъ накрытъ къ ужину. Это одна изъ человѣческихъ слабостей, къ которой я отношусь наинѣжнѣйше. Звоните, а я прочту молитву.
— Желаю вамъ хорошаго аппетита, приставъ, сказалъ я, — а у
Я присмотрѣлъ, чтобъ ему подали всякой всячины изъ отборныхъ запасовъ, и право, не жалѣлъ бы, еслибъ онъ всѣмъ этимъ подавился. Въ то же время зашелъ и главный садовникъ (мистеръ Бегби) съ недѣльнымъ отчетомъ. Приставъ немедленно заговорилъ о розахъ и относительномъ достоинствѣ дерновыхъ и песчаныхъ тропинокъ. Я оставилъ ихъ обоихъ и вышелъ съ камнемъ на сердцѣ. Въ теченіе многихъ и долгихъ лѣтъ, помнится мнѣ, то было еще первое горе, котораго я не могъ разсѣять въ табачномъ дыму и которое не поддавалось даже
Размышленія мои прервалъ Самуилъ, принесшій мнѣ записку отъ моей госпожи.
Уходя съ террасы за свѣчой, чтобъ я могъ при свѣтѣ ея прочесть записку, Самуилъ замѣтилъ, что погода, повидимому, перемѣняется. До сихъ поръ я въ смущеніи ума не обратилъ на это вниманія, но теперь, когда оно пробудилось, услыхалъ тревожное ворчанье собакъ и тихій вой вѣтра. Взглянувъ на небо, я видѣлъ, какъ скученныя облака, темнѣя, шибче и шибче неслись надъ мутнымъ мѣсяцемъ. Наступаетъ гроза, Самуилъ правъ, наступаетъ гроза.
Записка миледи извѣщала меня, что фризингальскій судья писалъ ей, напоминая о трехъ Индѣйцахъ. Въ началѣ будущей недѣли мошенниковъ поневолѣ выпустятъ на свободу. Если вамъ нужно предложить имъ еще какіе-нибудь вопросы, то времени терять болѣе нельзя. Забывъ объ этомъ при послѣднемъ свиданіи съ приставомъ Коффомъ, миледи поручала мнѣ исправить ея упущеніе. Индѣйцы совершенно вышли у меня изъ головы (вѣроятно, изъ вашей также). Я не видѣлъ большаго проку въ томъ, чтобы снова ворошить это дѣло. Но, разумѣется, тотчасъ же исполнилъ приказаніе.