Лужок черного лебедя

– Министерству Обороны. Его выкопали, чтобы использовать в качестве бомбоубежища на случай ядерной войны. Вход в него – в садовом центре супермаркета «Вулворт», в Большом Малверне. Клянусь тебе. Одна из стен в супермаркете – фальшивая. Под ней скрывается огромная металлическая дверь, как в банке. Когда сработает тревожная кнопка, Министерство Обороны перебазируется туда, в «Вулворт». Члены правительства Малверна, а так же первые лица «Вулворта», менеджер и его ассистент, тоже имеют право спрятаться там. Так же, я думаю, они разрешат войти и тем военным из группы сопровождения – ну, потому что у них есть оружие. И еще они обязательно захватят с собой парочку красивых кассирш из магазинов – чтобы размножаться там, внизу. (Моя сестра, Келли, надеется, что она будет одной из этой «парочки красивых кассирш», но мы-то знаем, что у нее нет шансов, хе-хе) А потом они запрутся изнутри, а мы останемся снаружи, наверху, и будем наблюдать за тем, как Британское Королевство взлетает на воздух.

– Это Келли тебе рассказала?

– Неа. Мой отец покупает лошадиное дерьмо (для удобрений) у одного типа, так вот у этого типа есть друг, который работает барменом в столовой, в одном из отделов Министерства Обороны.

– О Господи! – Это было похоже на правду.

Мы, как на коньках, скользили вниз по склону, по слою сосновых иголок, и я вдруг увидел оленьи рога! Но пригляделся – а это лишь ветка.

– Я думаю, нам стоит объединить силы, – сказал я, – найдем третий туннель вместе, а?

Моран хотел пнуть сосновую шишку, но промахнулся.

– Но если мы вместе найдем туннель, тогда мы должны сразу решить, кто будет давать интервью журналисту из «Малвернского вестника».

Я пнул шишку, она полетела и скрылась из виду, в сумраке тропы.

– Мы оба. – Сказал я.

Бежать по ромашковому полю – на полной скорости, с открытыми глазами, раскинув руки, – это просто офигенно. Невероятное ощущение. Цветы-звезды и кометы-одуванчики проносятся мимо – ты словно летишь сквозь зеленую галактику. Мы с Мораном добежали до коровника на дальней стороне поля, голова кружилась от радости и ощущения полета. Я задыхался от смеха, потому что Моран наступил в коровью лепешку – и теперь оба его кроссовка были грязные – один хлюпал после неудачной встречи с канавой, а второй – просто вонял.

Рядом с коровником лежал огромный тюк сена – мы вскарабкались на него и забрались на крышу коровника.

– А это отличное место для пулеметного гнезда. – Сказал я, изображая из себя военного эксперта.

Моран снял заляпанный коровьим дерьмом кроссовок и просто лег на спину. Я тоже решил прилечь. Ржавое железо крыши было теплое, как грелка.

– Вот это – жизнь. – Вздохнул Моран.

– Повтори. – Сказал я.

– Вот это – жизнь. – Еще раз вздохнул Моран, потягиваясь.

– Ох, ты тако-о-ой оригинальный. Тебе надо стать философом.

Где-то далеко позади блеяли овцы, а впереди – тарахтел трактор.

– Твой отец когда-нибудь нажирался до потери пульса? – Спросил Моран.

Если я скажу «да», это будет неправдой, но если я скажу «нет», – это будет не круто.

– Ну, он любит выпить, когда приезжает дядя Брайан.

– Нет, я говорю не про «любит выпить», я говорю – нажирался ли он когда-нибудь вхлам, до такого состояния, что не мог говорить?

– Нет.

Это «нет» превратило три метра пустоты между нами – в три мили пустоты.

– Нет. – Моран зажмурился. – Везет тебе.

– Но у тебя отличный папа. Он дружелюбный и веселый…

Я увидел самолет – он блестел, как осколок стекла в синем море неба.

– Когда он напивается, Максина обычно говорит «папочка перешел на темную сторону». И она права. Он действительно словно «темнеет» внутри. Все начинается с банки пива, потом – две банки. Он становится шумным, громко говорит, отпускает сальные, убогие шуточки – и ужасно бесится, если мы не смеемся. Поэтому нам приходится смеяться, притворяться, что это смешно. Потом он начинает орать. Соседи долбят в стену и жалуются. Отец долбит в ответ и кроет их последними словами… потом он запирается в своей комнате, но от этого не легче – у него там тоже есть бутылки. Мы слышим звуки битого стекла. Он бьет их об стену одну за другой. А потом вырубается. И утром, очнувшись, он, конечно говорит, что ему «ужасно жаль», что «он больше никогда, никогда не притронется к бутылке». Но хуже всего… это выглядит так, словно в него вселяется кто-то другой – убогий, злой и грязный – и живет внутри него как паразит до тех пор, пока не пройдет опьянение и похмелье, и только мы – я, мама, Келли, Салли и Макс – только мы знаем, что это не он, это не отец. Весь остальной мир уверен, что это он. Люди, когда видят его пьяным, всегда говорят: «Фрэнк показал свою истинную натуру. У трезвого на уме, у пьяного на языке». Но это не так! –Моран повернул голову ко мне. – И в то же время – так. И в то же время – не так. И вот не поймешь – где действительно он, а где – паразит внутри него.

Повисла болезненная тишина.