Лужок черного лебедя

— Я (Палач задушил слово «знаю»)… я понимаю, что это звучит странно, но ровно год назад я повредил лодыжку. На замерзшем озере. Было поздно. Я прихромал сюда и постучал в дверь.

— Так, значит, это был ты? — На лице строителя появилось удивление. — Она починила тебя с помощью компресса из припарки, верно?

— Да, верно. Это действительно помогло.

— Да, она это умеет! Пару лет назад она сделала то же самое с моим запястьем. Это было удивительно. Но мы с моей женой были уверены, что она тебя придумала.

— Придумала меня?

— Она и до инсульта была чуть-чуть… ну, не в ладах с реальностью. Мы думали, ты — одна из ее фантазий. — Он изобразил замогильный голос, словно из фильма ужасов. — Мальчики-утопленники, с озера.

— Ох. Ну. Когда я уходил, она спала…

— Это так на нее п-хоже! Готов п-спорить, она заперла дверь на ключ, а?

— Вообще-то, да, действительно заперла. А я ведь так и не поблагодарил ее за то, что она вылечила мою лодыжку.

— Можешь поблагодарить ее прямо сейчас. — Строитель осторожно выпил кофе из чашки, стараясь не обжечься. — Правда нет никаких гарантий, что она вспомнит тебя, или заговорит с тобой, но сегодня она в хорошем настроении. Видишь это желтое здание, за деревьями? Это мы.

— Но… я думал, что здесь, в этом лесу только один дом.

— Здесь? Ха! Это не такой уж и большой лес, сынок. От Пиг Лэйн до карьера. Ну, того, где цыгане жили этой осенью. Два или три футбольных поля. Это тебе не Амазонский и не Шервудский лес.

— Есть один мальчишка, Росс Уилкокс. Он был там, на озере, в прошлом году, когда мы с вами впервые встретились…

Лица старых людей похожи на кукольные лица, а их кожа — тонкая и полупрозрачная.

В комнате щелкнул термостат, и включился-загудел обогреватель.

— Там, там, — бормотала миссис Греттон, — там, там…

— Я никому об этом не рассказывал. Даже Дину, моему лучшему другу.

В желтой комнате пахло сдобой, сыростью и скукой.

— На ноябрьской ярмарке я нашел его бумажник. Там была целая куча денег. Серьезно, куча! Я знал, что это его бумажник, там было его фото. Вы должны знать, что Уилкокс издевался надо мной весь прошлый год. Он вел себя очень мерзко, как настоящий садист. Поэтому я решил оставить бумажник себе.

— Так оно и бывает… — бормотала миссис Греттон, — так оно и бывает…

— Уилкокс был в бешенстве. Но те деньги принадлежали не ему, это были деньги его отца, а отец у него — настоящий психопат. Когда Уилкокс понял, что потерял бумажник, он вспылил и поссорился со своей девушкой. И поэтому она связалась с Грантом Берчем. И поэтому Росс Уилкокс украл у Берча мотоцикл. Его занесло на перекрестке, он упал с него. И потерял… — я прошептал, — полноги. Ногу. Понимаете? Это была моя вина. Если б я сразу отдал ему его бумажник, он бы сейчас ходил на двух ногах. Когда год назад я подвернул свою ногу и прихромал к вам, это было ужасно. Но Росс Уилкокс… его нога теперь… это обрубок.

— Время спать… — бормотала миссис Греттон. — Время спать…

Из окна я видел задний двор и дом, в котором живет семья строителя. Крокодилоподобная собака вразвалочку шла по двору, сжимая в зубах красный лифчик. Мне казалось, она ухмыляется.

— Зигги! Зигги! — Великанша, тяжело дыша, бежала за ней. — Отдай немедленно!

— Зигги! Зигги! — Двое детей бежали за великаншей. — Отдай немедленно!

Интересно: сохранился ли еще разум миссис Греттон внутри этой дряхлой старухи? Понимает ли она, о чем я говорю? Осуждает ли меня?

— Иногда мне хочется вотнкуть копье себе в висок, только чтобы перестать чувствовать себя виноватым. Но потом я думаю: «Если бы Уилкокс не был таким уродом, я бы сразу отдал ему бумажник. Любому другому мальчишке, ну, кроме Нила Броуса, наверно, я бы сразу сказал: „эй, придурок, держи, и больше не теряй“. Так что… Уилкокс, наверно, тоже виноват. Ведь если все последствия всех наших поступков — это наша вина, тогда нам лучше вообще не выходить из дома, верно? Потому что тогда кого угодно можно обвинить в чем угодно. Поэтому, я думаю, что история с Уилкоксом — это не моя вина. И в тоже время — моя. И в то же время — не моя».

— Полно здесь… — бормотала миссис Греттон. — Полно здесь…

Великанша тянула за один конец лифчика, Зигги — за другой.

Дети визжали от восторга.

Пока я говорил с миссис Греттон, я не заикнулся ни разу. Я думаю, что мое заикание не зависит от Палача. Оно зависит от людей. От их ожиданий. Возможно, поэтому я без проблем могу читать книги вслух, когда нахожусь в пустой комнате, я могу говорить с лошадью, с собакой или с самим собой (или с миссис Греттон, которая, возможно, и слышит сейчас чей-то голос — но не мой). Когда я говорю с человеком, время меняется — оно становится похоже на горящий фитиль динамитной шашки, как мультике «Том и Джерри». И если я не успеваю выговорить слово до того, как фитиль догорит, — динамит взрывается! Возможно, мое заикание вызвано именно этим — страхом перед горящим фитилем, который все короче и короче — и издает этот ужасный звук ссссссссс. Возможно, мне когда-нибудь удастся сделать этот фитиль бесконечно длинным, настолько длинным, что динамит никогда не взорвется. Но как?