Лужок черного лебедя

— Хорошо. (почему бы тебе самому не передать ей привет от себя?) Как провел Рождество?

— О… неплохо. В тишине. — Отец увидел гору мусорных пакетов. — Ох, это ужасно. Хотя я вполне понимаю, почему она сделала это. А ты сам — как провел Рождество?

— Мое Рождество тоже было ужасным. Ты отращиваешь бороду?

— Нет, я просто не… а может и отращиваю. Я не знаю. Как там родня в Ричмонде? Нормально?

— Тетя Эллис говорит, что все это к лучшему, потому что… ну, ты знаешь.

— Да, конечно.

— Алекс просто играл в свой ВВС компьютер. Хьюго такой же слащавый, как всегда. Найджел любит решать квадратные уравнения. Дядя Брайан… — Я не мог закончить предложение, и отец сделал это за меня:

— … напился и говорил про меня гадости?

— Мне иногда кажется, что дядя Брайан идиот.

— Ну, он может вести себя, как идиот. — Что-то изменилось в его лице. Он выглядел опустошенным и несчастным, но при этом умиротворенным. — Это нормально — люди иногда делают поступки, которые для них нехарактерны. Не нужно судить так строго. Инодга ты просто не видишь всей картины, поэтому делаешь ложные выводы. Понимаешь?

О да, я отлично тебя понимаю.

Меня мучило одно противоречивое чувство: я пытался быть дружелюбным с отцом, и мне казалось, что тем самым я предаю мать. Они могут бесконечно повторять «мы оба до сих пор любим тебя», но от этого не легче. Мне все равно приходится выбирать — чью сторону занять, кому оказывать поддержку.

Я видел силуэт внутри «Фольцвагена»

— Она… — я не знал, как назвать ее.

— Синтия подвезла меня, да. Она хотела бы познакомиться, если (бешеный органист вдарил сразу по всем моим нервным окончаниям, как по клавишам)… если, конечно, ты не против. — В его голосе появилась мольба. — Ты ведь не против?

— Нет, (я был против) я не против.

На улице моросил дождь — капли такие мелкие, что они, казалось, не падают, а просто висят в воздухе. Я шел к «Фольцвагену», и Синтия открыла дверь. Она не была похожа ни на секс-бомбу с большими сиськами ни на злобную ведьму. Обычная серая мышь, простая и невзрачная. Русые волосы до плеч, карие глаза. Она совсем не выглядела как мачеха.

— Привет, Джейсон. — Женщина, с которой мой отец проводил больше времени, чем с моей матерью, она смотрела на меня так, словно я направил на нее пистолет. — Я Синтия.

— Здрасте. Я Джейсон. — Это было очень, очень, очень странно. Никто из нас не протянул руку. На заднем стекле ее автомобиля я увидел наклейку «В МАШИНЕ МАЛЕНЬКИЙ РЕБЕНОК». — У вас есть ребенок?

— Да, Милли уже почти научилась ходить. — Если б вы слышали ее голос, вы бы точно решили, что мамин голос звучит гораздо более женственно. — Камилла. Милли. Ее отец — мой бывший муж — был уже… я имею в виду, он уже не живет с нами.

— Угу.

Отец стоял в своем бывшем гараже и наблюдал за тем, как его сын общается с его будущей женой.

— Ну, — Синтия страдальчески улыбнулась. — Ты можешь приезжать к нам в гости, когда захочешь, Джейсон. Между Оксфордом и Челтенгэмом все время ездят поезда. — Голос Синтии гораздо тише, чем голос мамы. — Твой отец был бы очень рад видеть тебя иногда. Правда, очень рад. И я — тоже. Мы живем в большом старом доме. У нас там даже есть ручей на заднем дворе. У тебя там будет собственная… (она хотела сказать «собственная комната», но осеклась). Мы всегда будем рады тебе.

Я кивнул, потому что не знал, что сказать.

— В любое время. — Синтия посмотрела на отца.

— А как… — я начал говорить, испугавшись собственного молчания.

— Если ты… — она заговорила в ту же секунду.

— Извините, продолжайте.

— Нет, ты что-то хотел сказать.

— Как давно (ни один взрослый никогда не давал мне права говорить первым) вы знаете папу? — Я хотел разрядить обстановку, но мой вопрос прозвучал так, словно я из гестапо, а она — у меня на допросе.

— Мы выросли вместе, — Синтия тщательно выбирала слова, чтобы ответ не звучал двусмысленно, — в Дэрбишире.

То есть Синтию он знает гораздо дольше, чем маму. И вот вопрос: если бы отец женился на Синтии, а не на маме, и у них родился бы сын, это был бы я? Или совершенно другой мальчик? Или я — но лишь наполовину?

Все эти Нерожденные Братья Близнецы — они меня пугают.

Я смотрел на озеро в лесу и вспоминал, как ровно год назад мы играли здесь в Британских Бульдогов. Двадцать или тридцать пацанов скользили по льду и вопили. Том Юи прервал нашу игру, появившись здесь на своем «Сузуки». Он сидел на этой самой лавочке. А сейчас он лежит на кладбище, там, на островах, где даже не растут деревья, и где никто не слышал о прошлом январе. А его сломанный мотоцикл был разобран на запчасти, для починки других мотоциклов «Сузуки». Мир не позволяет вещам просто быть. Всегда есть начало и конец. Листья опадают с плачущих ив и тонут в озере и превращаются в ил. Какой во всем этом смысл? Мои мать и отец полюбили друг друга, у них появилась Джулия, появился я. А потом они разлюбили друг друга, Джулия уехала в Эдинбург, мама — в Челтенгэм, отец — в Оксфорд, к Синтии. Мир всегда разрушает то, что создает.

Но кто сказал, что в мире есть смысл?