Львиное Око

Разумеется, Германия должна получить нидерландские порты. Кстати, моя родина, Голландия, отнюдь не против вступления в Германскую федерацию. Маленькая и слабая Бельгия — не проблема. Если вспыхнет война на Балканах, заявил саженного роста, голубоглазый, с окладистой бородой адмирал фон Тирпиц, то он в течение двенадцати часов сумеет запереть выход из Балтийского моря. Соединенные Штаты? Quatsch [91]! Германия писает на них с четвертого этажа. Что же касается Австро-Венгрии, то ей нужно лишь получить выход к Средиземному морю и выровнять свои границы на Балканах. Кайзеровской же Германии нужны порты, а не колонии. Кроме того, она всегда была, остается и будет производящей страной, идеальным партнером Англии.

Франция станет сопротивляться. Pauvre [92]Франция. Многие ее государственные деятели понимают, что, если это произойдет, она обречена. Но что поделаешь с такой темпераментной, истерично патриотической, проникнутой чувством ненависти нацией? В конечном счете ее придется перестроить, расчленить, возможно, разрешить ей образовать небольшое королевство, управляемое представителями Орлеанской династии.

Если я окажусь во Франции, когда будет решаться ее будущее, то, имея в своем распоряжении достаточно средств и Мата Хари в качестве любовницы и хозяйки, я смогу наконец-то играть роль настоящего руководителя шпионской сети. В пользу своего плана я приводил самые убедительные доводы.

— Подумаю, — заявил Краузе и отпустил меня.

— Она бросит тебя в самый неподходящий момент, — заявил Адам.

— Ни в коем случае!

Мои оптимистические настроения вечером рассеялись. Охваченный страхом и желанием, в ту ночь я подверг покорность Герши вопреки ее протестам самым невероятным испытаниям. Затем, уже одевшись, чтобы уйти, я вдруг остановился и выдернул из брюк ремень. Закончив, я наклонился и поцеловал подвергнутое экзекуции тело.

— Бедный Франц! Бедный мальчик! — рыдала она.

Своей жалостью она выбила меня из колеи. Обливаясь слезами, слезами настоящими, я умолял ее о прощении:

— Не покидай меня, Герши. Не покидай.

— Не покину, — обещала она. — Ну правда же.

— Можешь сама причинить мне боль, — предложил я униженно. — Я тебе разрешаю.

Моя мать почти не наказывала меня, даже когда гневалась. Она была гордой и высокомерной. Лишь когда она вспоминала о своем девичестве, о доме, в глазах ее появлялись искорки тепла. Я всегда старался уговорить ее рассказать о своем доме. Когда однажды, испуганный и отчаявшийся, я подошел к ней и начал жаловаться на притеснения учителя немецкого языка, она отстранилась от меня со словами:

— У нас не принято рассказывать, что происходит в школе. Мы терпим заслуженное нами наказание. Ты понимаешь?

— Мы — это прусские мальчики? — с любопытством спросил я, приблизившись к ней. — Расскажи мне, мама, об отважных маленьких пруссаках.

Сменив гнев на милость, она мне рассказала, и я им завидовал. Завидовал больше, чем мальчику-спартанцу, который не подал вида, что ему больно, когда лиса грызла его внутренности.

В следующий раз учитель заставил меня выйти в одной ночной сорочке на балкон и считать по-немецки до миллиона за то, что я плохо решал задачки на сложение. Я успел досчитать до двух тысяч, после чего принялся колотить замерзшими кулачками по запертым стеклянным дверям, прося пустить меня в теплую комнату.

— Я не могу, — произнесла Герши. — Не могу ударить тебя. Прости. Будь добрым, Франц… будь нежным. Ведь ты же такой нежный.

И какое-то время я действительно нежно ласкал ее и позволил ей обнять меня.

— Не сдерживай себя, мой милый, — мурлыкала она, словно заметив своими бархатными глазами «мартышку», сидящую у меня на плече. — Отдохни.

— Фу! — спохватился я, придя в себя. — Ты обращаешься со мной словно черномазые, кровь которых, как ты говоришь, течет в твоих жилах.

Я говорил это с целью зажечь в ней огонь, чтобы она не превратилась в болото, засасывающее меня своей беспредельной терпимостью. В таком случае она хотя бы поддерживала свою легенду насчет «языческой» крови, «жрецов» и «принцев» и прочей чуши.

Иногда она рассказывала о том, как обстоят у нее дела, и я понял, что Герши тревожит будущее. Импресарио «Винтергартена» снял с моих плеч заботу, заявив, что сможет использовать ее летом.

— Пригодится в цирке, — объяснил он. — У меня слоны. Восточные танцы не привлекают такое количество зрителей, как прежде, но мне они нравятся. Мне надоело выступать летом с животными и акробатами. Вы можете сопровождать укротителя львов, моя милая. Мы будем звать вас леди Львица. Неплохо, верно? И немножко переделайте сценарий своих выступлений.

— Только для вас, Зигфрид, — проронила Мата Хари, целуя его в лысину. — Звучит действительно неплохо, по-моему. Верно, Франц? Львиное Око, желтый, как солнце, глаз, Мата Хари будет ронять одно за другим свои одеяния…

— Подумай, моя кошечка, подумай, — произнес Зигфрид, поворачиваясь к своей конторке. — Но имей в виду, расходы нужно поурезать. Гастроли начинаются седьмого августа.