Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

Жил, к примеру, 110 лет назад, в столичном городе Петербурге, молодой приват-доцент с редкой еврейской фамилией Тарле (ударение на первый слог, как сам он любил уточнить). Как и многие его сокурсники по Киевскому университету – Сергий Булгаков, Николай Бердяев, Анатолий Луначарский – он с юношества увлекался всевозможным марксизмом, посещал подпольные кружки, ходил в народ, клеймил царскую власть. Что не помешало ему защитить диссертацию, получить степень, печататься и преподавать в государственных учебных заведениях (хотя многих его коллег за куда меньшие проявления свободомыслия увольняли, отчисляли, ссылали в Сибирь и выдворяли из столиц). Тарле за свой подпольный марксизм тоже время от времени подвергался санкциям, но его карьере они в конечном счёте не вредили. Возможно, благодаря заступничеству вдовы Достоевского и других высоких покровителей. В общем, как выше уже сказано, жил он в столице, и преподавание в государственных университетах не было ему запрещено.

17 октября 1905 года царь Николай II издал известный “Манифест об усовершенствовании государственного порядка”. И приват-доцент Тарле, при всех своих претензиях к власти, горячо поддержал это высочайшее решение. 18 октября у здания Технологического института в Петербурге состоялся многотысячный митинг в поддержку новой политики, объявленной царём. Вышла та самая интеллигенция, которая всю дорогу посещала подпольные кружки, читала запрещённую литературу, ходила в народ и критиковала самодержавие. Вышла публично поддержать власть, когда она приняла, наконец, правильное решение (по крайней мере, так им тогда казалось). Пришёл к Технологическому институту и приват-доцент Тарле.

Полиция со всех сторон окружила митингующих, перекрыла им все пути отступления, а потом на толпу интеллигенции, вышедшей выразить поддержку царю, набросились конные жандармы. Они без разбору лупили собравшихся палашами по головам. Будущему академику Тарле досталось неслабо: ему срубили кожу на голове, и крови было столько, что репортёры, присутствовавшие при событии, успели даже сообщить, что он зарублен насмерть.

К счастью для советской исторической науки, от ранения историк оправился. Вдова Достоевского навещала его в больнице, откуда он вскоре выписался. Впереди его ждали ещё полвека яркой научной карьеры, преподавания, писательства, гонений и признания, почёта и репрессий. Я тут не пытаюсь пересказать его биографию, мне просто очень понравился эпизод: первый раз в жизни вышел человек поддержать власть – и тут же огрёб от неё шашкой по голове.

Ой, не шейте вы, евреи, ливреи…

Августовский путч и внутренняя свобода

[20.08.2016. ЖЖ]

О путче я услышал утром 19 августа 1991 года, по пути из Иерусалима на работу в тель-авивскую редакцию газеты “Маарив”.

И подумал: ну, вот и закончилось самая короткая оттепель в истории СССР.

Долго я теперь не увижу Москвы, и друзей моих московских в Израиль нескоро ещё отпустят.

Было такое довольно твёрдое у меня ощущение, что любая попытка на месте СССР построить что-нибудь относительно европейское, с человеческим лицом – без цензуры, запрета на профессии, без диктата однопартийной номенклатуры, без стукачей и засилья спецслужб, без железного занавеса и политруков, без постоянного страха человека перед государством, – это ненадолго. Поэтому я в своё время отсюда и уехал.

Потом путчисты оказались без яиц, и их за пару дней смыло потоком истории, а тот “развал страны”, которого они пытались избежать, сорвав подписание нового союзного договора 20 августа, от этой их жалкой клоунады лишь ускорился. Сразу же после вывода войск из Москвы о выходе из СССР поочерёдно заявили союзные республики, а спустя ещё 3,5 месяца оттуда вышла и Россия, так что Советский Союз окончательно перестал существовать.

Это, конечно, была для меня большая неожиданность. Человеку, родившемуся в Империи, прожившему в ней бо́льшую часть жизни, трудно поверить, что она закончилась безвозвратно. Вернувшись в Москву, как герой “Жажды жизни” Джека Лондона, я продолжал ещё долго “прятать сухари в матрас”: поселился в квартире на “Речном вокзале”, главным достоинством которой являлось то, что оттуда можно было в любое время суток за 15–25 минут добраться до международного Шереметьево. У героя Джека Лондона несколько недель ушло на то, чтобы одолеть свои страхи; я переехал с Речного в Хамовники лишь через 7 лет.

Впрочем, когда уже в 2010-е начался проект по воссозданию Империи – сразу ожило в памяти предчувствие из августа 1991-го. Другой вопрос, что в 50 лет всё воспринимается не так, как в 25. Тогда мне казалось, что свобода – это уехать. Сегодня мне кажется, что свобода – это не бояться. И эту свободу сотни тысяч россиян обрели именно в августе 1991-го, выйдя на улицы города, запруженного танками и бронемашинами. Много ли от той внутренней свободы осталось в нас четверть века спустя?

Социализма с человеческим лицом не бывает

[21.08.2016. ЖЖ]