Мадам Казанова

Мы часто оставались с ней по вечерам вдвоем после того, как Уильям уходил спать, и разговаривали о разных вещах вообще и о конкретных личных проблемах. Леди Гвендолин все понимала и нисколько не осуждала меня. Она была единственной женщиной, с которой я дружила и которой доверяла. Возможно, это объяснялось отсутствием у нее многого, что бывает присуще женщинам.

Спокойно и однообразно протекали недели и месяцы. Светило солнце, шел дождь, цветы раскрывались и увядали, в лугах косили траву, а на полях собирали урожай. Я не знала, счастлива я или несчастна, я просто проживала день за днем. Мне казалось, что я нахожусь на острове, отрезанном от остального мира и всего происходящего там. Я начала скучать, как скучают от сытости. Но по мере того, как дни становились короче, мое беспокойство росло — мне захотелось в Лондон, я соскучилась по толпам прохожих, по особому запаху города. Я слишком долго вдыхала ароматы природы, теперь мне просто не терпелось опять ощутить нагретый свечами воздух бального зала, запахи пудры и духов, масла для волос и тонкий ванильный аромат румян. Я соскучилась по своему лондонскому домику, по Джеймсу и по Карло с его бледным страдальческим лицом. Захотелось вновь услышать возгласы одобрения и восхищения. Мое тело начало томиться по ласкам и нежности. Я стала нетерпеливой и раздражительной. Молодые люди, «друзья» Уильяма, которых он все чаще и чаще приглашал к нам в дом — напыщенные, разодетые денди, отъявленные бездельники, — действовали мне на нервы. И еще я перестала находить удовлетворение в ночных беседах с леди Гвендолин. Мне было еще слишком мало лет, чтобы, утешаясь бренди, медленно и покорно превращаться в камень. Я уже достаточно наговорилась, теперь мне снова хотелось действовать и жить. Можно считать, что я с успехом сыграла роль счастливой замужней женщины. Теперь я нуждалась в отдыхе от семейной жизни и от своего долгого пребывания «в деревне».

Поскольку мы жили под стеклянным колпаком вежливости и взаимного уважения, за его прозрачными, но очень твердыми стенами я не решалась осуществить свое желание или хотя бы объявить о нем. Леди Гвендолин сама положила конец моим сомнениям.

— Начинается сезон балов и приемов, — сказала она однажды вечером, сжимая своими большими руками рюмку. — Вам надо поехать в Лондон. Узнаете, какая этой осенью мода, побываете в театре, на приемах. В нашем городском доме давно никто не живет, и слугам будет полезно, если они приведут его в порядок. Уильям сможет приезжать к вам время от времени. А мне уже все равно, где находиться. Я уже ничего не жду от жизни — ни здесь, ни там. А вы еще молоды и красивы, вам надо жить и приобретать жизненный опыт. Когда вам будет столько же лет, сколько мне, ваши воспоминания будут согревать вас.

Мнения Уильяма, как всегда, не спросили. Я лишь объявила ему о своем отъезде в Лондон, а он молча кивнул мне в ответ. В хорошем расположении духа я отправилась в дорогу, взяв с собой Малышку и Крошку. Мне не терпелось вернуться в город и увидеться с Джеймсом — в моем доме. А также хотелось встретиться с Карло.

Я с радостью окунулась в водоворот лондонской жизни, наверстывая упущенное за все эти месяцы своей затворнической жизни. Пригласив Джеймса в свой тихий домик, я поведала ему об ущербности моего брака. Джеймс смеялся до слез, и в конце концов я сама не удержалась от смеха. Занимаясь с ним любовью, я не испытывала угрызений совести, поскольку нельзя изменить супругу, который лишь внешне является мужчиной. И Джеймс лишний раз доказал мне, что совершенный любовник гораздо предпочтительней несовершенного мужа.

Я встретилась с Карло, но, разумеется, не стала ничего ему рассказывать. Пускай считает меня счастливой замужней женщиной, имеющей все, о чем только можно мечтать. Пусть проглотит эту горькую пилюлю!

Пока меня не было в Лондоне, многое вокруг изменилось. Теперь считалось непатриотичным пить французское вино и шампанское, зато пиво и бренди сделались в обществе вполне приемлемыми напитками. Французские духи невероятно подорожали, их почти невозможно было достать. Впрочем, мало кто стремился купить духи — все предпочитали пахнуть мылом, лавандой и патриотизмом.

Война с Францией ощущалась не только в предпочтении к отечественным товарам. Если британский флот по-прежнему оставался непобедимым на море, то на суше войска союзников Англии неизменно терпели поражение. Бонапарт господствовал в Италии и наносил австрийской армии одно поражение за другим. Чувствуя надежность своего положения, он вопреки указаниям Директории в Париже ускорил мирные переговоры с Австрией, которые завершились самовольным подписанием им в Кампоформио — высокомерным и претенциозным росчерком пера — мирного договора с австрийцами. Это был первый договор о мире, заключенный Францией за последние шесть лет. Народ приободрился, и французское правительство сочло за благо присоединиться к общему ликованию. Бонапарт стал героем нации, отцом для всех солдат, благодетелем Франции. Джеймс, рассказывавший мне об этом «взлете», криво усмехнулся: