Мадам Казанова

— Наш дорогой Наполеон растет с каждым днем. Уже давно пора начать серьезно его воспринимать и постараться остановить этот рост.

Не могу описать, какое тяжелое впечатление произвели на меня эти известия. Когда я любила Наполеона, он был незадачливым хвастуном. А теперь, когда я ненавидела его и желала ему всяких бед, он претворял свои фантазии в реальность и становился великим.

Зима была насыщена балами и вечеринками, благотворительными ярмарками и приемами. Скучные визиты и утомительные беседы чередовались с приятными свиданиями и блистательными комплиментами. Я жила то во дворце Сэйнт-Элм, то в своем домике на тихой улочке. Теперь я была респектабельной леди и респектабельной любовницей. Время от времени в Лондон приезжал Уильям, одетый в безупречный костюм пастельных тонов, и тогда мы появлялись с ним в обществе в виде идеальной семейной пары, участвуя во всех положенных там церемониях. Нельзя сказать, чтобы я была недовольна своей жизнью, единственным досадным для меня обстоятельством оставались новости, поступавшие из Франции. Бонапарт не давал себе — и мне тоже — ни минуты покоя. Он развил лихорадочную активность, разрабатывая новые стратегические планы и предвкушая новые победы. На этот раз он собирался атаковать и разгромить Англию — своего сильного и непримиримого врага. Он хотел подорвать морскую и колониальную мощь этой страны, завоевать Египет и превратить Средиземное море в свой «пруд».

Наступила весна. На Корсике в это время года уже деревья стояли в цвету, а здесь, в Лондоне, упорно моросил дождь. Собравшиеся было раскрыться крокусы тонули в воде, водяная пыль оседала на волосах и одежде прохожих.

У Феличины, моей крестницы, прорезывались первые зубы, и Эмили Уилберфорт страдала поэтому приступами беспокойной мнительности. Джеймс, как и подобает образцовому отцу и супругу, был привязан к семейному очагу. Карло, еще более бледный и сумрачный, чем обычно, зашел ко мне попрощаться. Он принял предложение стать дипломатическим курьером и теперь собирался отправиться в Вену. Прощание получилось грустным — никто из нас не мог с уверенностью сказать, где и когда нам доведется снова встретиться. После его отъезда я остро почувствовала одиночество. Как-то так получилось, что Карло играл для меня роль козла отпущения. Он терпеливо сносил все мои вспышки гнева и приступы дурного настроения, любые мои насмешки и колкости, с благодарностью принимая любое проявление благожелательного отношения. Он хорошо знал меня, и поэтому в отношениях с ним мне не нужно было ни притворяться, ни сдерживать себя. Перед ним я могла позволить себе расслабиться и излить душу, не взвешивая заранее каждое свое слово. С его отъездом в моей жизни образовалась брешь, заставившая почувствовать, какого испытанного друга я лишилась. Мои легкомысленные поклонники и мимолетные любовные приключения начали надоедать. Лондонское светское общество показалось мне пустым и неинтересным. Меня вдруг охватило беспокойство, которое я когда-то испытывала в деревне. Известие о том, что Бонапарт вместе со своей армией отправился в Египет, родило новое беспокойство, меня охватило смятение. Я собрала вещи и отправилась в поместье Элмшурст.

Стояло сухое жаркое лето. На пересохшую землю не упало ни одной капли дождя. С каждым днем уровень воды в реках и озерах все сильнее понижался, а тучи мошек не давали житья ни людям, ни животным. Леди Гвендолин особенно тяжело переносила жару — ее распаренное лицо краснело, она задыхалась, обливаясь потом. Почти весь день она отдыхала в своей комнате и лишь по вечерам, когда долгожданная прохлада приносила некоторое облегчение, леди Гвендолин появлялась на своем привычном месте в темном зале. Что касается Уильяма, то я видела его реже, чем до замужества.

С вежливым равнодушием мы встречались во время еды и обменивались какими-нибудь ничего не значащими фразами. Внешне мы соблюдали видимость супружеских отношений, но внутренне мы все больше и больше отдалялись друг от друга. Иногда, когда я случайно встречала неподвижный взгляд его фарфоровых глаз, мне казалось, что в происшедшем в первую брачную ночь он винит нас обоих. Его мучило то, что я знаю об этой его несчастной особенности, и мое присутствие неизменно вызывало у него горькие и мучительные воспоминания. Он ни разу не попытался даже прикоснуться ко мне или приласкать. Потрясение, испытанное им на брачной постели при нашей первой — и единственной — попытке, несомненно, оставило в нем след на всю жизнь. Он женился, чтобы угодить своей матери. Теперь он собирался жить и доставлять удовольствие самому себе — он выбрал свой путь и предоставил мне следовать моим путем.