Магическая Прага

В одном из своих рассказов[1277] Ярослав Гашек повествует о деревушке в чешской провинции; рассказ начинается с описания “укротителя змей” Ферды Местека и некоего Швестки, владельца американских горок, каруселей и тира, затем рассказывается об акуле, “грозе северных морей”, которая была приобретена в Праге однажды утром на рыбном рынке, где по дешевке продавали морских рыб. Любопытные быстро подтягивались, “словно с целью прикоснуться к святым реликвиям”. Но это предприятие закончилось весьма печально, и трио попало в кутузку, потому что акула начала разлагаться, и, несмотря на их попытки возродить ее, окропляя всяческими эссенциями, она стала испускать такое невыносимое зловоние, что зрители падали без чувств.

Неудача преследовала Ферду повсюду, и не было ни одного места, где бы он задерживался надолго. “Если бы у тебя было похоронное бюро, – говорила ему жена, – клянусь тебе, больше никто никогда бы не умер. А если все же у тебя заказали бы гроб, на следующий день покойник вернул бы тебе его, заявив, что закрывал глаза лишь в шутку”[1278]. В самые голодные дни Ферда топил свою тоску на дне пустого бокала, в который свешивался его длинный нос, “так напоминающий горький огурец с надкушенным кончиком”. Но стоило в воздухе запахнуть деньгами, нос “взмывал вверх, словно клоун, готовый выполнить пируэт”

[1279].

В чешском юмористическом фольклоре имя Местека будет в первую очередь ассоциироваться все же с блошиным театром. Этот жанр был очень популярен в те времена в Центральной Европе[1280], когда проводились блошиные парады, когда одни блохи везли других в колясках. Но спектакли нашего Ферды были более зрелищными, потому что, словно Барнум, он располагал огромной коллекцией этих насекомых, настоящей конюшней: блохи-акробаты, блохи-исполины, запряженные в коляски, в автобусы и в лафеты для малокалиберных пушек, блохи-балерины в бумажных сатинированных юбочках, блохи-дуэлянты с бумажными сабельками, блошиный оркестр[1281]

. В своих незатейливых воспоминаниях, слегка подкорректированных Кишем, он гордится тем, что для своего театра всегда покупал только отборных “человеческих блох с хорошей родословной” и никогда не брал тех, что хранились в бутылках из-под алкогольных напитков, потому что терпеть не мог пьяных блох, или в коробках из-под соли Зейдлица, потому что они страдали поносом[1282]. Степень мерзости историй, связанных с личностью “благородного” Ферды Местека де Подскаль, на гербе которого изображались “три оплеухи на синем фоне”[1283], его бахвальство сближают его с Йозефом Швейком, а точнее, с создателем Швейка, его другом и собутыльником.

Глава 95

Жизнь Ярослава Гашека, этого паяца, родившегося в Праге 30 апреля 1883 г., разворачивается в рамках серий комедийного немого кино: Гашек-бакалейщик, Гашек – редактор зоологического журнала, Гашек – муж, Гашек – продавец собак, Гашек – политический лидер, Гашек – комиссар большевиков, но в основном Гашек – пройдоха, мошенник и завсегдатай харчевен. Его биография состоит из анекдотов, в ней бывает нелегко отделить правду от вымысла и вздора, который периодически создавали его друзья по кутежу: художник Йозеф Лада, Эмиль Артур Лонген, Франтишек Лангер, шут Вацлав Менгер, актер кабаре и прозаик Эдвард Басс, писатель-бродяга Зденек Матей Кудей, Франта Сауэр, страховой агент, контрабандист сахарина, бродячий торговец книг, комедиант и Spaßmacher (нем. остряк)[1284]

, в свою очередь, герои прочих водевилей и историй, которые в совокупности образуют целый комедийный олимп, пивную сагу.

Как Энсор ад Остенда среди вещиц в отцовской лавке безделушек[1285], словно Шарлот за прилавком, который чуть не разбил и не сломал будильник, в лавке старьевщика[1286], – так и он вначале предстает в качестве бакалейщика в лавке “У трех золотых шаров” у мелочного ханжи Фердинанда Кокошки, по прозвищу Радикс, на пересечении улиц На Перштыне и Мартинска, – над входом в которую, как в каждой бакалейной лавке, был подвешен разноцветный ангелочек с расправленными крыльями[1287]. В полумраке этой конуры, смахивающей на мастерскую алхимика, где пахнет лаком, корицей, камфорой, средством от мышей, скипидаром, кремом для обуви, канифолью, зловонной чемеричной водой и липовой настойкой, Гашек мастерски разводил загадочные отвары и всякие смеси и подшучивал над молодняком, подсыпая им в пиво слабительные порошки.

И вот как закончилась эта комедия в бакалейной лавке. Господин Кокошка очень любил рисовать картинки на стекле, а Гашек вывел его из себя, пририсовав его корове бороду и заводной монокль на пружинке – и корова с альпийских лугов стала походить на хмурого скупщика колониальных товаров. “Я тоже учился аптекарскому делу, – ответил Швейк, – в Праге, у некоего господина Кокошки на Перштыне. Он был ужасный чудак, и когда я как-то нечаянно запалил бочку с бензином и у него сгорел дом, он меня выгнал, и в цех меня уже нигде больше не принимали, так что из-за этой глупой бочки с бензином мне не удалось доучиться”[1288].