Магическая Прага

Гашек не упускал возможности связаться с мошенниками, сутенерами, бандитами и отверженными с самых низов и с разного рода юродивыми и чокнутыми. Если вывести из тени его друзей, то в первых рядах окажется директор цирка Якл, бродячий комедиант Вацлав Цимера с канатной плясуньей Эсмеральдой, борец Карлас, хиромантка Клео де Мерод, бывшая наложница бельгийского короля, и в первую очередь – Ферда Местек де Подскаль, для чьего блошиного театра он работал зазывалой, добрый вор Олдржих Зунек, по кличке Ганушка, с которым он познакомился в тюрьме[1329]

. Благодаря этой дружбе с сомнительными субъектами, с ярмарочными жиголо, а также благодаря его маскам, наработанным в ходе лет, благодаря его неспособности вести нормальный образ жизни, а также легкости слога Гашек походит на русского писателя Куприна, веселого приятеля цыган, пьяниц, заядлых игроков, артистов шапито (таких, как клоун Жакомино), штангистов, как усатый коренастый Иван Поддубный, – на Куприна, который попробовал профессию судьи на соревнованиях по французской борьбе под куполом цирка, рыбака, пожарного и многих других, – на Куприна, которому нередко выпадало сочинять, сидя за столом кабачка[1330]

.

Гашек постоянно менял место жительства, то он ночевал в углу какого-нибудь кабака, то в доме у друзей, которым, благодаря своей чудаковатости, причинял немало сложностей и хлопот. Он довольствовался малым: софа, пальто вместо одеяла, свернутый прикроватный коврик вместо подушки. Но у него было всегда одно стремление: исчезнуть. Словно если бы он надолго задержался на одном месте, смерть начала бы проявлять к нему интерес. Чуть дольше он прожил в доме художника Лады, хотя без неявок в суд и неожиданных возвращений вундеркинда тоже не обошлось: в те дни, когда он жил в этом доме, он вешал над входом табличку в серебряной рамке, словно надгробную надпись, на которой значилось: “Ярослав Гашек, придворный писатель, отец нищих духом и дипломированный парижский ясновидящий”[1331]

.

Стиль Гашека, словно почерпнутый со страниц новеллы Серкамби или какого-нибудь чешского Саккетти[1332]

 – это сплошные насмешки и издевательства. Если ему на ум приходила какая-нибудь шутка, он не знал меры. Свидетельства его товарищей изобилуют его глупостями и ребячествами. Мы ограничимся лишь двумя из них.

Однажды ночью в феврале 1911 г. он перелез через перила Карлова моста, как раз в том месте, где находится статуя Яна Непомуцкого, и прикинулся, будто хочет прыгнуть в реку. Мимо проходил театральный парикмахер, он схватил Гашека и закричал о помощи. Гашек ускользнул от прибежавших жандармов и принялся выдергивать из их шляп петушиные перья. В полицейском участке он уже снова перевоплотился, на сей раз в дурачка. Поэтому его отправили в сумасшедший дом, из которого, как впоследствии и Швейк, он не хотел уходить[1333]. Даже если все и привыкли к его скверной привычке мистификатора, все-таки они задавались вопросом: действительно ли все это было шуткой, гротескным преувеличением, бахвальством пьяницы? Или за всеми этими насмешками над собой и другими кроется отчаяние?

Когда в конце 1914 г. русские войска прорвались в Галицию, а пражане приговаривали, что “в Находе уже говорят по-русски”, Гашек переехал жить в трактир “У Вальсу” на улице Каролины Светлой, зарегистрировавшись под именем Ивана Федоровича Кузнецова или, как некоторые говорили, Льва Николаевича Тургенева или Ивана Ивановича Ледрпалесика, киевского купца проездом из Москвы. Цель путешествия: “Ревизия австрийского генштаба”. Побледневший от ужаса портье подумал, будто перед ним находится невероятно наглый шпион, и кинулся звать жандармов. В полицейском участке, заработав себе пять дней заключения, Гашек, с этим своим опухшим лицом грубияна, заверял, что хотел всего лишь выяснить, в полной ли мере соблюдались полицейские указания в вопросах регистрации иностранных граждан в военное время[1334].