Магическая Прага

Зеленые чулки, подслеповатые фонари, подобные флаконам с красной микстурой, порочной ночью в гетто. Во многих борделях музицировали слепые арфистки. Там были даже “салоны” класса люкс (как “Салон Аарон”, описанный Паулем Леппином), с фортепьяно и комнатами, полными зеркал и лепнины на стенах, в которых увядшие и дородные путаны, достойные картин Жюля Паскина, эти “jeptišky” (чеш. “монашки”), как их называли в некоторых пражских песенках[808], лениво волочили шлейфы в стиле модерн по толстым коврам. Провинциалы, которым довелось попасть в Пятый квартал в поисках развлечений, рисковали проснуться без кошелька, часов и колец[809]

. В мрачные кабачки и злачные места нередко заглядывали, ища укрытия, преступники, мошенники и прочие прохиндеи, как, впрочем, и жандармы в охотничьих шляпах с петушиными перьями[810], что за ними охотились.

Самое удивительное, что рядом с обителями нечестия, в Пятом квартале продолжали жить в своих домах строгие ортодоксальные евреи, отмечавшие праздники в соответствии со старыми традициями. Так что случалось, что к грохоту танцзалов, крикам уличных пьянчужек, звукам арфы и развязному смеху потаскух примешивалось монотонное пение субботних молитв, доносящееся из синагог[811].

На исходе xix века чудаковатые персонажи усилили двуличность, разнородность, экстравагантность Йозефова. На его улочках, осаждаемые ватагой галдящих мальчуганов, прогуливались низенький, тщательно одетый и гладко выбритый, пан Веле, по прозвищу “Wehle mit dem Paraplüh” (нем

. “Веле с двумя зонтиками”), так как у него всегда при себе были два зонтика – от дождя и от солнца, один раскрытый над головой, второй – сложенный под мышкой, в зависимости от погоды, и меланхоличный Хаим Паф, по прозвищу “Паф с кожаным пистолетом” (нем. “Paff mit der ledernen Flinte”), что убегал, крича от страха, если внезапно кто-то подбегал к нему с криком “пиф-паф”[812].

Потерпевшие любовную неудачу субретки, дамы в шелестящих шелках – все, кому не терпелось узнать свою судьбу, стекались сюда со всех концов Праги, чтобы спросить совета у хироманток или ведьм, которых в Пятом квартале было хоть пруд пруди. Эти ясновидящие жили в облупленных каморках, куда можно было добраться только через лабиринты галерей, коридоров и других комнат, переполненных жильцами, что пялились на посетителей косыми и алчными взглядами. В конурах, тесных словно капканы, хиромантки манипулировали толстыми колодами карт, мелками, бутылками с илистыми жидкостями, книгами по геомантии. А рядом с такими мегерами часто мурчал адский черный котище с совиной головой[813]

.

Глава 57

Зловоние, сырость, тошнотворная грязь, ветхость перенаселенных халуп – причина эпидемий и высокой смертности. Нехватка средств гигиены и питьевой воды, узость жалких улочек, душных и темных (куда не проникал свет), нищета, проституция и гнездящаяся здесь преступность – все это вынудило администрацию Праги снести гетто[814]. В соответствии с “asanační zákon” (“закон об оздоровлении”) от 11 февраля 1893 г., еврейский квартал, за исключением нескольких синагог, ратуши и кладбища, уничтожили и сровняли с землей.

Исчезли кривые домишки, танцзалы, бордели, винные погребки, салоны, кабаки: “Лойзичек” (“Lojzíček”), “Лусковиц” (“Luskovic”), “Генерал” (“Jeneràl”), “Старая пани” (“Starà paní”), “Денница” (“Denice”), “Три карпа” (“Tři kapři”), “У Лишеков” (“U Lišků”), “У умного зверя” (“U chytrého zvířete”). Обратился в пыль Вавилон, в котором погрязали в разврате шарлатаны, сводники и прочее отребье[815]

. И хотя у городской власти на это были веские причины, живописность квартала была жестоко и безрассудно уничтожена. Можно было бы подумать, что сносившие яростно пытались стереть с лица земли все следы унижения гетто, если бы не было известно о замешанных в сносе спекулянтах недвижимостью. Узкие проходы превратились в широкие бульвары вроде парижских, грязные трущобы уступили место роскошным домам в стиле модерн, и это пришлось по вкусу новой буржуазии[816].

Впрочем, закон об оздоровлении коснулся не только еврейского квартала. Многие районы Праги, не отвечавшие гигиеническим требованиям современного города, как, например, На Франтишку, попадали под снос. Безжалостное уничтожение вызвало гнев у многих деятелей культуры. По инициативе Вилема Мрштика, автора романа “Санта Лючия” (1893), 5 апреля 1896 г. группа писателей распространила манифест “Českému lidu” (“К чешскому народу”) в защиту древностей, находящихся под угрозой уничтожения.

Тот же Мрштик в 1897 г. опубликовал памфлет “Bestia Triumphans” – яростную брошюру против тех, кто во имя гипотетического оздоровления искажал лицо Праги, снося и сравнивая с землей ее чарующую и необычную архитектуру, чтобы обезличить ее невзрачными “Wohnmaschinen” (нем.