Магия отступника

Моя жизнь. Вправе ли я теперь хотя бы называть ее так? Скорее, казалось, что я заперт в марионетке, неспособный предугадать, за какую ниточку дернут в следующий раз. С каждым проходящим днем внешний мир становился все менее доступным. Каждый день он беседовал с людьми: с Семпайли, со своими воинами, с кормильцами и Оликеей. Я слышал его слова и мог разобрать ответы, но совершенно не разделял его ощущений. Мои чувства теперь зачастую разнились с его чувствами. Я действительно стал человеком, живущим в теле чужака. Там, где я захотел бы утешить Оликею, беззвучно плачущую среди ночи, он не делал ни малейшего движения в ее сторону. Когда мне казалось, что ему стоило бы отчитать кого-то из кормильцев или похвалить одного из воинов, он в половине случаев поступал совершенно иначе. Моя отделенность от его мыслей оборачивалась для меня своего рода безумием, терзая совсем иначе, чем во время заточения в пустоте. Я словно читал книгу, слова и фразы которой казались почти осмысленными — но не вполне. Я не мог предсказать, как он поступит дальше.

Когда он спал, а я нет, я часто размышлял о Геттисе и набеге. Я пытался не представлять себе, что должно было за ним последовать. Склады с запасами продовольствия пожрал огонь, как и многие дома. Я пытался не думать о семьях, оставшихся без пищи и крова в разгар холодной зимы. Иногда я вспоминал о Спинке и гадал, не обратил он внимания на мое предостережение или же предпринял какие-то действия, о которых я так и не узнал. Он явно той ночью находился за стенами форта. Прислушался ли он к моим словам, увел ли семью в безопасное место? Я пытался представить, где бы я спрятал Эпини и Эмзил с детьми, зная, что городу грозит нападение спеков. Меня порадовало, что я так и не смог ничего придумать. Нельзя выдать тайну, которой ты не знаешь.

Оставшиеся зимние дни неспешно утекали. Мальчик-солдат набирал вес. Оликея держалась отстраненно, ее движения сделались вялыми, а лицо — почти бесстрастным. Она все еще выполняла работу его кормилицы, но переменилась до неузнаваемости. Он не упоминала Ликари; отказалась ли она от последней надежды на то, что его удастся спасти? Казалось, все в жизни стало ей безразлично; даже утоляя плотскую страсть мальчика-солдата, она не заботилась о собственном удовольствии. Меня занимало, что она при этом думает и чувствует, но и это было от меня скрыто. Оликея не была с ним жестока, не выказывала презрения. Казалось, все сильные чувства просто покинули ее, оставив женщину опустошенной и невыразительной, словно затянутое тучами небо.

Положение мальчика-солдата среди спеков заметно понизилось, но он оставался великим. Кормильцы не оставили его — для спеков это казалось немыслимым. Но, похоже, теперь им приходилось больше трудиться, чтобы обеспечить его всем необходимым. Клан вновь обратил все свое щедрое внимание на Джодоли, и именно для него они охотились и собирали пищу. Конечно, в хижине мальчика-солдата не царила нужда, но и прежняя роскошь тоже исчезла. Но если он и замечал разницу, то вида не подавал.

Еще некоторое время его воины продолжали искать с ним встреч. Они собирались возле его хижины покурить и побеседовать, а затем уходили вместе охотиться и рыбачить. Я не мог понять, приводила их сюда привычка или они надеялись, что из их неудавшейся попытки еще что-то выйдет. Каждое утро он выходил их приветствовать, но число их с каждым днем уменьшалось. Ему нечего было им предложить. Обещания победы оказались пустыми. Захватчики оставались в Геттисе, деревьям предков по-прежнему грозила опасность, а танцоры Кинроува медленно умирали в плену магии. Ни один из его посулов не исполнился, несмотря на их тяжкий труд. Некоторое время спустя они уже не дожидались мальчика-солдата, а просто встречались с товарищами и расходились по своим делам, охотиться и собирать пищу. Никто уже не заговаривал о том, чтобы прогнать гернийцев силой. Его армии больше не существовало.

Я не желал быть ни покорным, ни бездеятельным. Много раз я пытался ускользнуть от него в странствие по снам, но у меня ничего не выходило. Он восстанавливал запасы магии и охранял их так ревностно, что мне не удавалось украсть хотя бы толику. Я постоянно искал какую-нибудь слабину, но с каждым днем мои надежды все угасали и угасали. Я ощущал себя зверем, пойманным и забытым в медленно уменьшающейся клетке. Теперь мальчик-солдат часто сидел и задумчиво смотрел в огонь очага. Я гадал, замышляет ли он новый захват власти или заново переживает свое поражение и разочарование. Мне он казался человеком, лишившимся цели.