Магия отступника

С приближением весны спеки начали готовиться к ежегодной откочевке. Они заготавливали пищу для путешествия, приводили в порядок дома, тщательно припрятывали зимнюю одежду и инструменты. Я слышал все больше разговоров о предстоящем лете — причем в основном споров, будет ли теперь хоть какая-то торговля с захватчиками. Казалось, этот вопрос беспокоил народ больше, чем угроза возможной мести. Даже не чувствуя мальчика-солдата, я был вынужден вновь столкнуться с тем, как сильно отличается спекский образ мыслей от гернийского. Этим двум культурам, решил я, никогда не найти общего языка. Возможно, в конечном счете Дэйси окажется права — война закончится лишь после того, как одна сторона полностью уничтожит другую.

Ночь перед началом откочевки выдалась бурной для всех, кроме мальчика-солдата. Он оставался в ней островком спокойствия, сидя в своем мягком кресле и наблюдая за тем, как кормильцы суетятся вокруг него. Оликея надзирала за сборами. Она определяла, какие горшки следует забрать, а какие оставить здесь, сколько еды мы возьмем с собой и кто что понесет. Она настолько погрузилась в работу, что казалась почти прежней. А потом одна из женщин спросила, что делать с вещами Ликари.

У мальчика их было немного. Все его пожитки умещались в небольшом кедровом сундучке. Его одежда оставалась в том же виде, в каком он ее бросил, — кое-как затолканной внутрь, мятой и испачканной еще с тех пор, как он в последний раз ее надевал. Большую часть он уже истрепал и изодрал, как любой мальчишка его лет. И несомненно, успел из нее вырасти, решил было я, но задумался, растет ли он вообще, или танец мешает этому, как это, по словам Фирады, обычно случается. Еще у него были не игрушки, нет, но инструменты мальчика, готовящегося стать мужчиной. Вместе с мальчиком-солдатом я наблюдал, как Оликея по одному достает их. Нож. Потертый мешочек с припасами для разведения огня, подарок матери. Рыболовная сеть. Острый кристалл, которым мальчик-солдат исколол себе кожу, чтобы пометить себя как спека. Осколок был бережно завернут в лоскут мягкой оленьей кожи. Последней Оликея извлекла мою пращу. Я не помнил, как отдал ее Ликари, однако она лежала в сундучке среди прочих его вещей. Оликея подхватила пару стоптанных сапожек, внезапно прижала их к груди и разрыдалась. Она укачивала обувку, словно младенца, и причитала.

— Ликари! Ликари! — звала она так пронзительно, что ее голос разносился далеко вокруг.

Мальчик-солдат не принимал участия в сборах. Он сидел в кресле, праздно наблюдая за ее работой. Я ожидал, что он обнимет ее или хотя бы что-нибудь скажет. Вместо этого он грузно поднялся и ушел. На пороге дома он чуть замешкался, а затем шагнул наружу, в тихую весеннюю ночь. Когда одна из кормилиц вскочила на ноги, собираясь последовать за ним, он резким взмахом руки велел ей остаться. Впервые за последние недели он вышел из хижины в одиночестве.

Вокруг домика Лисаны успела раскинуться небольшая деревушка. Свет очагов сочился в ночь сквозь закрытые ставни и лился в двери, распахнутые навстречу свежему воздуху. Он прошел мимо меньших домиков, где жили его кормильцы и часть воинов. Замшелая тропинка к ручью разрослась в утоптанную дорогу. Там, где прежде, когда они с Ликари только отыскали хижину, рос ежевичник, теперь осталась только голая земля под огромными деревьями. Сухие ветки и валежник давным-давно собрали на дрова. Пока он спускался к воде, повсюду ветвились и сплетались новые тропинки. Даже ручей изменился — теперь через него был перекинут грубый мостик. Он перебрался по нему на другой берег и пошел вдоль потока вниз по течению.

Я и представления не имел, куда направляется мальчик-солдат. Когда мы подошли туда, где ручей разливался шире, он сел на камень. Я предположил, что он отдыхает, — он уже давно не отходил от дома так далеко. Некоторое время он сидел в тишине. Вокруг нас дышал весной лесной сумрак. На растущем вдоль берега ивняке пробивались первые сережки. В ручье, журча на порогах, стремительно неслась ледяная вода — в горах начали таять снега. Некоторое время он просидел в молчании, и крошечные лягушки вновь принялись пищать и поскрипывать в ночи. Мальчик-солдат слушал их нестройный хор.

— Я должен пойти к Лисане, — вдруг мысленно обратился он ко мне. — Я должен ее увидеть, коснуться, поговорить с ней. Я должен.

Я расслышал эти слова, но его чувства по-прежнему были от меня скрыты.

— Но ты не можешь, — осторожно ответил я.

Он опустил взгляд, уставившись на камни на дне, смутно проглядывающие сквозь стремительный поток.

— Верно. И какова будет твоя цена?

Меня потрясла его открытая готовность к сделке — и вызвала сомнения.

— А что ты предлагаешь?

— У меня нет времени торговаться с тобой. — Его слова сочились яростью. — Скажи, чего ты хочешь, и я почти наверняка соглашусь. Мне нужно поговорить с Лисаной.

— А мне нужно поговорить с Эпини. И с Ярил.