Магия отступника

Он поскреб в затылке. За зиму его волосы заметно отросли, и Оликея начала заплетать их в косы. У лесного народа почти не было зеркал, и мальчик-солдат, за которым ухаживали кормильцы, редко видел свое отражение. Меня это только радовало. Подозреваю, я выглядел еще более нелепо, чем прежде.

— Хорошо, — наконец сдержанно заключил он. — Не представляю, как ты можешь мне повредить этим разговором. Впрочем, чем это поможет тебе, я тоже не понимаю. Но ты попросил об этом. Отведи меня к Лисане. Сейчас. И я хотел бы остаться в одиночестве, пока буду с ней разговаривать. — Нехотя он добавил: — Я дам тебе магию, необходимую, чтобы войти во сны твоей кузины и сестры.

Такой выход устраивал меня куда больше любого из тех, что мне удалось придумать. Отвлеченный Лисаной, он не сможет нас подслушать. Разумеется, верно и обратное — и он, без сомнения, сознательно предпочел именно такой расклад.

— Значит, Лисана, — с готовностью согласился я. — Прямо сейчас?

— Раньше не выйдет, — пробормотал он, закрывая глаза.

Я подобрался ближе к нему и его магии. Осмотрительность подсказывала, что это могло быть с его стороны уловкой, предназначенной покончить со мной. Чтобы воспользоваться магией, которую он добровольно предложил, мне придется открыться перед ним так же, как он открылся передо мной. Я оценил опасность и пришел к выводу, что мне все равно. Если он меня уничтожит, по крайней мере все закончится. И мне казалось, что он вряд ли захочет разорвать последнюю нить, связующую его с Лисаной. Мельком я вспомнил о том, насколько он безжалостен, и решил, что мне следует воспользоваться случаем. Быть может, это моя последняя возможность поговорить с кузиной и убедиться, что ей удалось пережить набег на Геттис.

Я предполагал, что мне придется тяжко, но потребовалось не больше усилий, чем для рукопожатия. Лисана ждала нас. Она буквально притянула меня к себе, и я на долгий миг задержался в теплых целительных объятиях ее разума.

На мгновение не осталось ни разговоров, ни вопросов и ответов, ничего, даже напоминающего мысль, — лишь радушие и любовь. Именно так, по моим представлениям, в детстве относилась ко мне мать, хотя позднее я начал в этом сомневаться. Это было самой радостной стороной нашего единения. Я мог чувствовать, что испытывает ко мне Лисана; все сомнения, обычно овладевающие возлюбленными, исчезли со встречей. Подобная близость исключала всяческий обман. Она любила меня куда сильнее, чем я сам. И я отвечал ей взаимностью.

Казалось, я мог вечно купаться в этом целебном покое, если бы мальчик-солдат вдруг не оттолкнул меня.

— Убирайся куда хотел и оставь меня одного, — резко потребовал он. — Моя магия тебе послужит.

— Вы все еще разделены, все еще не едины? — взволнованно спросила нас Лисана.

— Он не станет присоединяться ко мне, — угрюмо откликнулся мальчик-солдат.

— Ты и сам в душе не хочешь, чтобы он это делал, — мягко упрекнула его Лисана. — Ты отстраняешься от него так же упорно, как он от тебя. Неужели ты ревнуешь даже к себе самому? Ты думаешь, я способна любить тебя, но при этом — не всего тебя?

Я улыбнулся ее словам, хотя они меня несколько удивили. Непросто поверить, что сердце женщины может быть настолько большим, чтобы вместить в себя двух таких разных людей, как мы, да еще и видеть в них единое целое. Магия оттолкнула меня прочь от Лисаны, но не раньше, чем та уловила эту мысль. Ее теплота еще некоторое время тянулась мне вслед, в то время как она сама заключила в объятия мальчика-солдата.

Освобожденный, я стрелой пронесся сквозь нечто, не бывшее ни пространством, ни временем, преодолевая что-то, что не являлось расстоянием. Толчок мальчика-солдата послал меня точно к кузине Эпини. Я застал ее сидящей у камина в кресле-качалке. Она не спала, но и не бодрствовала, покачиваясь в усталой полудреме после трудного дня. Эпини всегда считала младенцев милыми крошечными ангелочками, которые заняты только тем, что спят, едят и снова спят. Она улыбнулась своим детским воспоминаниям о младшей сестренке. Стоило только Пуриссе недовольно булькнуть, как ее сразу же уносили из комнаты, и плач стихал за плотно закрытой дверью детской. Эпини всегда полагала, что няня быстро выясняет, чем она огорчена, и исправляет это, после чего малышка вновь становится спокойной и счастливой. Солина казалась спокойной и счастливой только на руках у матери. Ее нужно было держать и укачивать. Все время укачивать. Где-то еще в доме слышались капризное детское хныканье и раздраженное шиканье Эмзил. Диа явно была чем-то огорчена. Малышка на руках Эпини заерзала и из солидарности тоненько запищала.

Кузина вздохнула, ее глаза налились слезами. Она устала, так ужасно устала, и ее голова раскалывалась от боли. Спинк перестал принимать тоник Геттиса и запретил это всем домочадцам. Эмзил едва не ушла из дома. Если бы ей было куда идти, она бы так и сделала. С тех пор как Спинк принял это решение, все в доме были так несчастны, но он не прислушивался к их возражениям. Он не позволит настойки опия в доме, даже капли, чтобы успокоить детей, которым снятся кошмары.