Но постепенно все начало становиться на свои места. Происходившее со мной в последнее время вдруг показалось понятным и логичным и наконец сложилось, как кубик Рубика, который я так долго не могла собрать.
Когда не стало Женьки, я впервые столкнулась с тем, что судьба отняла у меня дорогого сердцу человека. И это было настолько больно, что мой мозг предпочел стереть это воспоминание. Но потери, пусть и не такие страшные, на этом не закончились. Переезд родителей, расставание с Никитой, смерть бабушки еще больше укрепили мой страх остаться одной. И каждый раз я переживала его внутри себя. Мне казалось, что чем меньше я буду говорить о своих страданиях, тем быстрее боль исчезнет. Но она лишь копилась в сердце, и пришел момент, когда чаша переполнилась.
Я не помнила,
Я сидела посреди комнаты, даже не раздевшись, и вспоминала о своем детстве – том счастливом и светлом времени, когда судьба еще не предъявила мне счет за то, чем столь щедро наградила.
За что бы ни цеплялись мои мысли, на чем бы ни фокусировалась память, какую бы картинку ни воскрешало подсознание – везде рядом со мной был Женя. Такой улыбчивый, довольный, иногда серьезный, иногда задумчивый, но всегда до боли близкий и родной. Я вспоминала, как мы вместе лазили по деревьям, строили шалаши из веток, собирали цветные фантики от конфет и мечтали стать взрослыми. Если бы тогда я могла знать, к чему приведут эти мечты и как жестока к нам будет реальность, я бы ценила каждую минуту, проведенную вместе, запоминала бы каждое его слово и запечатывала бы в памяти его радостный смех. Если бы я только знала…
В тот вечер я долго разговаривала по телефону с мамой, пытаясь воскресить в воспоминаниях тот период, но, несмотря на ее подробные рассказы, все оставалось очень размытым.
В тот роковой день Женю сбила машина. На перекрестке, возле дома. Родители разрешали нам гулять одним во дворе, но запрещали переходить дорогу. Как рассказывали потом очевидцы, «мальчик бежал из булочной, находившейся на противоположной стороне…» Он умер на месте, не дожив до приезда скорой. Спасти его не было ни единого шанса – мой друг получил травмы, несовместимые с жизнью. Какие именно, я предпочла не знать.
– Почему у нас ничего не осталось? Детских фотографий? Мы ведь дружили с самого рождения, – задала я вопрос, который давно не давал мне покоя, но я не решалась его озвучить.
– Мы убрали из дома все, что могло бы напомнить тебе об этой трагедии. Ты очень тяжело переживала свою детскую потерю: замкнулась в себе и в первое время даже не разговаривала. Нет, ты не плакала, не устраивала истерик и ничем не выдавала своей боли. Но веселую и активную девочку Алису после этого словно подменили. Мы обращались к специалистам и боялись, что ты никогда не придешь в себя…
Со временем состояние все же пришло в норму – так в целом устроена детская психика. Но моя превзошла саму себя – она просто удалила этот эпизод из жизни. У меня не было возможности выплакать свою боль и прожить эту трагедию: моя память изолировала меня от нее, чтобы я не сошла с ума от пережитого. Вот откуда во мне поселился этот страх сумасшествия и потери близкого человека! Вот почему я боялась здоровых отношений, которые могли бы привести к чему-то серьезному! Я боялась снова потерять! Теперь я, наконец, понимала,
Я не могла винить родителей за их решение, ведь они всеми силами пытались уберечь своего ребенка от страшного горя. Но в моей душе всегда хранилось то, что я долгие годы скрывала от окружающих, даже от Киры, – боль, которая сидела глубоко внутри и не давала жить настоящим. Именно поэтому я так долго довольствовалась ролью любовницы и не могла поставить точку в отношениях с Никитой: больше всего на свете я боялась потерять. Я готова была терпеть недостойную связь, лишь бы не остаться одной. Для меня это было равносильно смерти.
Где-то в глубине души я всегда осознавала, что Женя больше никогда не появится в моей жизни, но не подпускала ни единой мысли об этом. Я грустила о том, что мы не рядом, но никогда не спрашивала себя: почему?..
Еще сложно было поверить в то, что все происходило на самом деле, но что-то внутри, вселяющее в меня леденящий ужас, говорило: это правда. И мне оставалось как-то смириться с новым осознанием, хотя пока это не представлялось возможным.