Я была готова сделать этот шаг: отпустить чувство вины и простить нас обоих. Я больше не хотела стоять на берегу, наблюдая, как у окружающих меня людей жизнь бьет ключом: создаются новые пары, происходят значимые события – все идет своим чередом, пока я зализываю свою кровоточащую рану. Она давно уже покрылась плотной коркой, только я не хотела себе в этом признаваться, обвиняя во всем неудачный опыт.
Вечером в холле царил настоящий хаос: на диване плакала навзрыд новая пациентка, девушка лет двадцати; вокруг столпился народ; прибежала медсестра – началась суета.
– Я не могу быть похожа на твою маму! Почему ты вечно сравниваешь меня с ней?! – истерически кричала она в телефон.
Я поспешила ретироваться в другой конец коридора – участвовать в этой сцене у меня не было никакого желания. Теперь я понимала, что когда человеку по-настоящему больно, ему не нужны свидетели терзаний. Я вспомнила, как до последнего сдерживалась, чтобы не разрыдаться на людях, и только дома, за закрытой дверью, давала волю эмоциям. А то, что происходило в больничном коридоре, больше напоминало театр одного актера. На секунду мне показалось, что девочке просто не хватает внимания и она старается заполучить его всеми возможными способами.
В двадцать лет нам кажется, что мы – центр Вселенной и весь мир должен крутиться вокруг нас. Я сама была такой лет десять назад: истерические рыдания, громкие фразы, вызовы скорой помощи и стая подруг с «Корвалолом» и носовыми платками. С возрастом необходимость драмы отпадает. Мы стараемся показаться сильными, стойкими, этакими железными леди, которым все ни по чем. А потом сами становимся заложницами такого поведения: подавленные чувства все равно рвутся наружу и проявляются в виде болезней и нервных срывов.
– Там Галина так душевно поет, – Настя вышла из душевой и устроилась рядом со мной.
– Тише, – шикнула я. – У нас тут трагедия вселенского масштаба. Так что спрячь свою ухмылку.
Я привязывалась к этой девушке с каждым днем все сильнее. Настя стала для меня не просто соседкой по палате, но и настоящей подругой, с которой мы понимали друг друга с полуслова. Она оказалась одной из тех людей, с которыми я чувствовала родство душ. Я тянулась к ней, и это было взаимно. Меня восхищала ее жизненная стойкость, открытость и потрясающее чувство юмора, которым она всегда поднимала мне настроение. То, что мы пережили вместе в этих стенах в первые дни, для меня было сравнимо с войной. Войной с внутренними демонами. И каждый раз, когда мне хотелось опустить руки, Настя всегда была рядом, поддерживала и придавала сил, хотя сама нуждалась в помощи не меньше меня.
Утро началось для меня с приема у цефалголога, который должен был помочь избавиться от мигреней. Пусть в последнее время их стало значительно меньше, но все же это продолжало меня беспокоить.
– Алиса, я специалист по головной боли, поэтому вас ко мне записали. Кроме головной боли, другие жалобы, например головокружение, пошатывание при ходьбе, тошнота, имеются?
– Все это есть, – подтвердила я.
– Настроение? Элементы депрессии, тревоги – что-то такое вас напрягает?
– Вы знаете, сейчас да, но это обоснованно.
– То есть присутствует какой-то стресс? Что происходит в вашей жизни?
– У меня умерла бабушка. Я очень тяжело переживаю ее уход.
– Она была очень близким для вас человеком? – врач понизила голос.
– Да, очень.
– Сколько вам было лет, когда начались сильные головные боли?
– Это произошло восемь месяцев назад. Тогда у меня впервые случилась мигрень.
– Покажите руками, где вы чувствуете боль?
– Вот здесь, здесь и здесь, – я указала на лоб, затылок и височную часть. – Боли разные.
– Свет и громкие звуки раздражают в таком состоянии?
Я утвердительно кивнула.
– Ауры не бывает: чтобы минут за двадцать до приступа менялось как-то зрение, появлялась блескучесть, что-то сначала мерцало, и только потом начинала болеть голова?
– Нет, но приближение приступа я уже чувствую.
– Если возникал приступ – это значит, что он длился много дней?
– Он мог длиться несколько дней, а мог закончиться на следующее утро и вечером начаться снова.